В исключительных обстоятельствах 1985

— На гору, что ли, лазил? — спросил Красюк.

Сизов не ответил. Помолчав, заговорил о том, что надо как следует обжарить все мясо, иначе оно быстро испортится, и тогда снова придется голодать, поскольку дорога неблизкая.

— С утра пойдем?

— Погоди. Еще кое-что разыскать надо.

— Склад?

— И склад тоже.

— Ищи скорей. Соли хочется. Эта пресная свинина уже опротивела.

Сизов не стал говорить, что склад — высокий помост, укрепленный в развилке трех сосен, — он уже нашел, но никаких продуктов там не оказалось. Это могло означать только одно: человек, воспользовавшийся складом, был в крайне бедственном положении. Иначе бы он не тронул или бы возобновил запас. Так требует неписаный закон тайги.

— А как его выковырять-то? — спросил Красюк, когда оба они, навалив кучу хвороста, чтобы хватило на всю ночь, улеглись на свои ветки. Ветер порывами проходил над тайгой, и снова затихало все вокруг, рождая в душе какое-то смутное беспокойство.

— Что выковырять?

— Ну, золотишко. Ты ж говорил, что его тут много.

Сизов помолчал, вглядываясь в темневший, исчезавший в дымке дальний берег озера.

— Во-первых, я говорил: может быть. Это надо еще узнать.

— Так узнавай.

— Для этого нужна целая экспедиция. Нужно изучить месторождение, провести лабораторные анализы, собрать тонны промышленных проб. Нужна большая работа, Юра.

Он впервые назвал его так, по имени, и Красюк удивился было, но тут же приподнялся, озлобленный.

— Так чего ты мне голову дуришь!

— Это правда, Юра. Ты ждешь готовенького, но готовый продукт создается только общественными усилиями... Вот в этом суть всего эгоистического и преступного — жизнь за счет готового продукта, созданного обществом. — Он закинул руки за голову, смотрел в быстро темневшее небо. Говорил задумчиво и тихо, словно разговаривал сам с собой: — Они живут в мире, переполненном благами, и кажется им, что блага эти существуют сами по себе, независимо ни от кого. И потому считают себя вправе хватать все, что им хочется, ничего не давая взамен. Но общество потому и общество, что каждый его член не только потребитель, но и производитель, созидатель. Эгоисты же хотят только потреблять. Как крысы, они готовы жить объедками с большого общественного стола, лишь бы не работать, не производить, не отдавать...

Красюк слушал, накачивая себя злостью. Когда на суде почти то же самое говорил прокурор, он слушал, — прокурору так полагается, ему за это деньги платят. Но когда свой брат зэк начинает мораль читать... Красюк вдруг подумал, что Сизов хоть и зэк, но «своим братом» его никак не назовешь, другой он, совсем другой. Чужой. С этим не встанешь спина к спине, этот ради друга не пойдет на все, этому сначала надо знать, что за человек друг и заслуживает ли он защиты.

— Заткнись! — угрюмо сказал Красюк. — Мораль и в колонии надоела. — Он подумал, что пугать Сизова пока не стоит: еще сбежит. Пусть выводит из тайги, а там видно будет, что делать.

— А это не мораль, — все так же задумчиво сказал Сизов. — Это правда. Тебе вот золотишко покоя не дает, а по мне хоть бы его и вовсе не было. Касситерит — это олово и прежде всего олово. Но дело не только в касситерите. В этих горах и вообще в этом краю сказочные богатства. Уголь, железная руда, медь — чего только нет. Немало здесь найдено, а что предстоит — дух захватывает... Ломоносов когда-то говорил: «Российское могущество будет прирастать Сибирью». Гениальное предвидение. Совсем немного пройдет времени, и приедут сюда люди...

— Зэки, — ехидно подсказал Красюк.

— Люди, — повторил Сизов. — И встанут большие города, пролягут железные дороги. В сопках встанут горно-обогатительные комбинаты, а на этом самом месте, вот тут, на берегу озера, будет построена набережная, и на ней, как на всех набережных мира, будут играть ребятишки. И люди будут приходить сюда любоваться озером...

Красюк слушал и дивился. Задремывал. Чудилось ему, что идет он по широкой набережной, а вокруг, за озером, впереди и сзади, вместо сопок, как терриконы, высятся горы из чистого золота, бери — не хочу. Он побежал к одной из таких гор, чтобы набить карманы дармовым золотишком, но тут откуда-то вывернулся Сизов, погрозил пальцем, как нашкодившему ученику:

— А что ты сделал для общества?

Красюк кинулся к другой горе, но из-за горы вышел милиционер.

— А откуда ты пришел? — спросил милиционер.

— Оттуда. — Красюк махнул рукой куда-то в сторону, собравшись по привычке сыграть дурачка.

Милиционер посмотрел в ту сторону и вдруг заревел страшно, по-медвежьи.

Красюк вскочил с противной дрожью во всем теле. Ночь была темная, как вчера, — ни луны, ни звезд. Сизов суетился возле костра, валил в огонь охапки сучьев. А за черной стеной леса, совсем близко, как и вчера, свирепо ревел медведь, скрипел когтями, драл сухую кору.

— Повадился, — сказал Сизов. — Теперь не отстанет.

— Чего ему надо?

— Поди пойми. Может, нашего кабана учуял, а может, просто так хулиганит.

— Уходить надо.

— Не получится, если уж повадился. За нами пойдет.

— Чего ж делать-то?

— Одно остается — напугать.