В южных морях

Единственный, можно сказать, вид преступлений составляют кражи. Жители Таи-о-хае, поначалу мелкие воришки, теперь стали взламывать замки и забираться в сейфы. Брали за раз сотни долларов, однако с подкупающей умеренностью, столь характерной для полинезийских краж, маркизский взломщик всегда берет только часть денег, а часть оставляет их владельцам. Если в сейфе окажутся чилийские монеты — островная валюта — кража сойдет ему с рук; если золото, французские серебряные деньги или банкноты, полиция будет ждать, пока они не появятся в обращении, а потом без труда найдет вора. А теперь самое постыдное. Арестованного, попросту говоря, пытают, пока он не признается и (если это возможно) не вернет деньги. Держать маркизца днем и ночью одного в темном чулане — значит причинять ему невыразимые мучения. Даже кражу он совершает при свете дня, под открытым небом, рискуя, но заручившись одобрением сообщника; его ужас перед темнотой до сих пор непреодолим. Так представьте себе, что он переносит один в темнице, представьте, как ему хочется признаться, стать полноправным заключенным, получить возможность спать вместе с товарищами. Когда мы были в Таи-о-хае, один вор находился в предварительном заключении. Он проник в чужой дом часов в восемь утра, взломал сундук и утащил тысячу франков; оказавшись в камере, в ужасах темноты, одиночества и извращенного каннибальского воображения, он поневоле сознался и возвратил добычу. Из одного тайника, который вор уже указал, извлекли триста франков, и тюремщики ждали, что он вскоре скажет, где остальные. Уже одно это достаточно неприглядно, однако, поскольку французы обязаны положить конец воровству, я должен сказать, что постоянно ходят разговоры о более жестоком обращении. Я слышал, что одного человека продержали шесть дней с заведенными назад и привязанными к бочке руками; и все говорят, что у каждого жандарма в Южных морях есть нечто вроде тисков для больших пальцев. Не знаю. У меня вечно не хватало духу спросить об этом кого-то из жандармов — приятных, умных, дружелюбных людей, с которыми я был в приятельских отношениях и чьим гостеприимством пользовался; возможно, этот слух основан (как я надеюсь) на неверном представлении о наручниках, с помощью которых французский полицейский легко обезвреживает арестанта. Но пытки, физические или моральные, применяются наверняка; и из-за варварской несправедливости пребывание под обвинением (которое вполне может быть выдвинуто против невиновного человека) определенно мучительно; пребывание в заключении (где все считаются виновными) относительно вольготно и определенно приятно. Мало того, возможно, таким же страданиям иногда подвергаются не только обвиняемый, но и его жена, любовница или друг. В системе тапу меня восхищала оригинальность туземных методов раскрытия преступления; в методах французов восхищаться особенно нечем, запирать в темной комнате робкого ребенка, а если он окажется упрямым, сажать в соседнюю комнату его сестру — неоригинально и негуманно.

Основной причиной этих краж является новый порок — курение опиума «Здесь никто не работает, и все курят опиум», — сказал жандарм. А Фу знал женщину, которая ежедневно выкуривала на доллар опиума. Вор, совершивший удачную кражу, дает по горсти денег каждому из друзей, покупает жене платье, проводит вечер в одной из таверн Таи-о-хае, угощая всех, приобретает большой кусок опиума и уходит с ним в кусты, чтобы накуриться и поспать. Один торговец, не занимавшийся продажей опиума, признался мне, что не знает, как быть. «Я не продаю опиума, — сказал он, — а другие продают. Туземцы работают только ради того, чтобы его покупать. Если они придут ко мне продать хлопок, то им нужно идти к кому-то другому, чтобы купить опиум на полученные деньги. А чего ради делать две ходки? Что тут говорить, — добавил он, — опиум является валютой в этой стране».