В излучине Дона

— Все в порядке, товарищ полковник, — докладывает он. — Противник отходит к северу. Танковый батальон с боем продвигается к «Полевому стану». Стрелковые цепи Суха движутся за танками. Со мной связной от старшего лейтенанта.

Подзываю связного:

— Как дела в батальоне? Каково настроение людей?

Боец лет двадцати, облизав сухие, припеченные зноем губы, бойко отвечает:

— Настроение отличное, товарищ полковник. Потерь нет. Немец улепетывает.

Успех всегда окрыляет. А для связного, судя по всему, это первый бой. Он сильно возбужден, раскраснелся.

Увидел — враг отступает, и уже думает, будто бой выигран. Разочаровывать его не стал. Настроение — великое дело. Если он немного и заблуждается, это не так страшно. Главное — у него уверенность в себе и нет страха перед мощью противника.

Николаев, чуткий на такие вещи, улыбается:

— Раз улепетывает, значит, не так страшен черт, как его малюют. Верно?

— Верно, товарищ старший батальонный комиссар. Нынче не сорок первый. Теперь и у нас танки, во-он их сколько. А против танков фриц не дюже устойчив.

Из оврага выносится мотоцикл с коляской. Офицер из штаба корпуса привез новый приказ. Он краток: ввести в бой 2-й танковый батальон. Направление удара то же.

— Где Грабовецкий?

— Я здесь, товарищ полковник. — Капитан словно ждал вызова.

— Как с переправой?

— Только что закончили.

— Высылайте вперед роту Берковича. Его задача — прикрыть правый фланг и тыл батальона Суха. Когда соберутся остальные роты, двигайте к «Полевому стану». Удар наносите вдоль дороги, справа от нее.

— Есть!

Ровно через десять минут Т-70 мчатся к гребню.

* * *

Солнце уже завалилось за степь, и по небу, постепенно затухая и сгущаясь, разливается мягкий сумеречный свет. С Дона веет прохладой.

На высоте 161.1 делать мне больше нечего, и я предлагаю Николаеву выехать в боевые порядки. Забираемся каждый в свой танк и трогаемся. За нами на броневике со средствами связи следует лейтенант Симонов. Он временно исполняет обязанности начальника оперативного отделения.

Довголюка нашли в «Полевом стане» уже в полной темноте. Его танки перемешались с танками 56-й бригады и, расположившись среди стогов соломы, вели огонь в северном направлении. В ответ летели «болванки» — так у нас прозвали специальные противотанковые снаряды из сплошного куска металла. Они имели большую разрушительную силу и легко прошибали лобовую броню.

Вместе с Николаевым пошли по экипажам.

Беспорядочная стрельба то усиливается, то затухает. На наш вопрос, по кому стреляют, танкисты отвечали:

— Так там же противник.

Или:

— Все стреляют.

— Надо прекратить бесцельную трату снарядов, — недовольно говорю я.

— Это они от первого успеха, — отвечает Николаев, — в горячке боя. Знакомое состояние. А вот и результаты.

Комиссар тычет пальцем в сторону подбитого вражеского танка. Метрах в двадцати от него раздавленные гусеницами, искореженные противотанковые орудия, тут же погибший от пулеметного огня орудийный расчет. Смерть застала каждого в необычайном положении: один свалился на спину, другой ткнулся лицом в землю, третий свернулся калачом. А вот четвертый. Он стоит на коленях, прижав руки к животу и упершись головой в обод орудийного колеса. Кажется, солдата только-только ранила пуля, он еще жив и отчаянно борется со смертью и адской болью.

— Что, дождался? — жестко произносит Николаев.

— Крепко же ты их ненавидишь, Мирон Захарович.

— А ты, нет?.. Вот то-то и оно, что у всех эта мразь вызывает ненависть. Потому я никогда в силу Гитлера и не верил. Не могут люди, где бы они ни жили, долго терпеть рядом с собой такую пакость. Простое чувство самосохранения рано или поздно заставило бы их расправиться с фашизмом. А он на рожон полез, ну и, стало быть, сам себе приговор подписал… Ладно, идем дальше.

Через несколько шагов встречаем Макарова. У накренившегося броневика возится механик.

— Куда вы запропастились?

— Да вот, осколком колесо разбило, — поясняет лейтенант. — Ну и денек был! — Он говорит возбужденно и торопливо, словно боясь растерять впечатления. — Только я в танковый батальон, как со стороны Ложков двинулась туча пехоты. Наши ее пулеметами косанули, отбросили, а из Ложков как саданут орудия. Мы было назад, только уехать не удалось — броневик осел на левое колесо. Из-за сильного обстрела Суху продвинуться не удалось. А тут темнота наступила, и совсем остановились. Неожиданно приезжает начальник штаба корпуса полковник Пошкус. Уточнив обстановку, Александр Адамович показывает на карте новые исходные позиции, на которые мы должны выйти ночью, и сообщает, что к утру нам на помощь подойдет 32-я мотострелковая бригада.

— Сейчас я заскочу к Лебедеву, — в заключение говорит Пошкус, — а вы прикажите его экипажам, которые находятся здесь, присоединиться к своим. Основные силы пятьдесят шестой бригады стоят возле фермы совхоза номер два.

Проводив начальника штаба, мы отправляемся на поиски Довголюка. Находим его в передней линии.

Свесившись через люк и еще не остыв от недавнего боя, капитан запросто, забыв о субординации, рассказывает: