В излучине Дона

13-й танковый корпус, до того находившийся в резерве фронта, с момента прорыва немецко-фашистских войск на правом фланге 62-й армии временно подчинили непосредственно командующему этой армией. Части корпуса вступили в бой 24 июля вместе с 33-й гвардейской стрелковой дивизией. Это произошло в районе Копанья, в шестидесяти километрах северо-западнее Калача.

131-я стрелковая дивизия оборонялась на восточном берегу Дона, от Голубинской до Калача. А 158-я тяжелая танковая бригада еще находилась на марше. Ее подход к Дону ожидался только к ночи на 26 июля.

Таким образом, утром 25 июля генерал К. С. Москаленко мог использовать в районе Калача лишь наш 28-й танковый корпус, оказавшийся ближе всех. Но корпусу в то время было еще далеко до полной боеготовности. И вот почему.

Создавался он в сложных условиях и очень поспешно. 39, 55 и 56-я бригады, послужившие ядром соединения, в боях на Крымском полуострове потеряли почти всю технику и более двух третей личного состава. В конце мая сорок второго года остатки их перебросили в Сталинград. Здесь они пополнялись людьми и техникой.

Одновременно создавалось управление корпуса, а в начале июля в Сталинград приехали командир корпуса полковник Г. С. Родин и комиссар А. Ф. Андреев. Тут только мы и узнали, что входим в состав 28-го танкового корпуса.

Но 6 июля пришел неожиданный приказ. Он требовал танковые батальоны бригад переформировать по штатам отдельных батальонов и на следующий день отправить в 62-ю армию.

От бригад остались только порядковые номера и штабы. Снова началось сколачивание танковых подразделений. Теперь давалось это значительно труднее. С батальонами ушли опытные кадры, а поступало в основном необстрелянное пополнение. К тому же обнаружились неполадки в технике. Многие танки приходили без радиостанций и с недоделками.

Не было полностью укомплектовано и само управление корпуса. Оставались вакантными должности начальников артиллерии, связи, разведки, заместителя по тылу, корпусного инженера. Не прибыл разведывательный батальон, не хватало транспорта и специальных автомашин.

Нет нужды объяснять, как все это затрудняло работу. Конечно, будь в запасе время, все бы притерлось и стало на свое место. Но обстановка не позволяла ждать.

И вот вечером 22 июля, как потом рассказывал Родин, его вызвали в штаб Сталинградского фронта и поставили задачу срочно перебросить корпус в район Калача. Мы думали, предстоят учения, и были несказанно удивлены, когда узнали, что под Калачом противник, и получили приказ переправиться через Дон.

— Ты, Петр Павлович, рвался на фронт, — криво улыбнулся Николаев. — Пожалуйста, твое желание сбывается. Только не понимаю, как мы будем выглядеть там с необученными экипажами.

Я почесал в затылке и ничего не ответил. Подумал лишь: почему от нас утаили цель ночного марша? И пожалел о впустую потраченном дне в Черкасове. Сутки — невеликий срок, но за это время можно было по крайней мере дать всем экипажам отстреляться. А то в бригаде были и такие, кто не сделал еще ни одного выстрела из орудия.

Первой под огнем фашистской авиации через Дон переправилась бригада полковника Лебедева. Едва продвинувшись с полкилометра на запад от реки, ее экипажи встретили противника и с ходу завязали бой.

Появление врага в такой близости от Калача было неприятным сюрпризом. Тылы левофланговых соединений 62-й армии оказались под угрозой.

Встреча с противником произошла в шестом часу утра 25 июля.

День первый

Нас с Николаевым вызвали в корпус. Садимся в «эмку», мчимся в Калач и долго петляем по пыльным улицам в поисках штаба.

Командира корпуса нет, и нас принимает начальник штаба полковник А. А. Пошкус. Он сообщает последние оперативные новости, от имени комкора ставит задачи. Всегда неторопливый, спокойный, Александр Адамович заверяет, что особых причин для волнения и сейчас нет.

— Вы так думаете, товарищ полковник? — недоверчиво осведомляется Николаев. — Ведь противник у самого Дона.

— Ну, какой это противник, — Пошкус снисходительно улыбается. — Просто отдельные, просочившиеся через фронт группы. Возможно, демонстрация, воздействие на психику. Наш корпус сомнет прорвавшегося к реке противника.

Мирон Захарович пожимает плечами. Я разделяю его сомнения, и мне кажется, что устраивать подобного рода «демонстрации» вдали от своих главных сил со всех точек зрения неразумно. Но конкретных фактов у меня нет, и я молчу. Возможно, Пошкус располагает какими-то особыми сведениями.

Забегая вперед, скажу, что данные, которые имелись в штабе корпуса, оказались неполными, и мы вскоре в этом убедились.

Попрощавшись с Пошкусом, мчимся в бригаду. Она уже на марше к Калачу.

В пути одолевают неприятные мысли. Вспоминаю, что у многих командиров нет топографических карт района предстоящих боевых действий. Хорошо, хоть для комбатов раздобыли новенькие километровки.