В кафе с экзистенциалистами. Свобода, бытие и абрикосовый коктейль

Возможно, к счастью, пока наши компьютерные технологии так же часто напоминают нам о том, на что они не способны или, по крайней мере, пока не способны. Компьютерные системы плохо ориентируются в богатой текстуре реальности: сложной паутине восприятий, движений, взаимодействий и ожиданий, которые составляют самый обычный человеческий опыт, такой как вход в кафе и поиск своего друга Пьера. Они даже не умеют различать фигуры переднего плана в визуальном изображении. Другими словами, как уже давно признали Дрейфус и другие, компьютеры — плохие феноменологи.

Человеку такие задачи даются легко, потому что мы плаваем в перцептивной и концептуальной сложности с самого раннего возраста. Мы растем, погруженные в «непостижимое цветение» жизни и отношений, — фраза, заимствованная из пророческого научно-фантастического рассказа Э. М. Форстера «Машина останавливается»[90], написанного в 1909 году. В нем рассказывается о будущем человечестве, которое живет в изолированных капсулах под поверхностью Земли. Они редко встречаются во плоти, но общаются через систему дистанционного зрительного телефона. Женщина в своей капсуле в Австралии может говорить со своим сыном в Европе: они видят изображения друг друга на специальных пластинах, которые держат в руках. Но сын жалуется: «Я вижу что-то похожее на тебя на этой пластине, но я тебя не вижу. Я слышу что-то похожее на тебя через этот телефон, но я не слышу тебя». Симулякр не заменит настоящего Другого. По словам Форстера: «Непостижимое цветение, объявленное дискредитировавшей себя философией действительной сущностью общения, игнорируется машиной».

Такое «цветение» опыта и общения лежит в основе человеческой тайны: именно оно делает возможным существование живых, сознательных, воплощенных существ, которыми мы являемся. Это также является предметом, которому феноменологи и экзистенциалисты посвятили большую часть своих исследований. Они стремились обнаружить и зафиксировать качество опыта, как мы его проживаем, а не в соответствии с рамками, предлагаемыми традиционной философией, психологией, марксизмом, гегельянством, структурализмом или любыми другими — измами и дисциплинами, которые объясняют нашу жизнь.

Из всех этих мыслителей наиболее прямое отношение к цветению Форстера имел тот, от кого я изначально не ожидала ничего драматического, — Морис Мерло-Понти. В «Феноменологии восприятия» он собрал самое полное описание того, как мы живем от момента к моменту, а значит, и того, чем мы являемся, — от женщины, которая пригибается, входя в комнату в высокой шляпе, до мужчины, который стоит у окна и смотрит на колеблющуюся ветку, с которой только что слетела птица. Мерло-Понти оставил, пожалуй, самое долговечное интеллектуальное наследие, не в последнюю очередь благодаря своему прямому влиянию на современную дисциплину «воплощенного познания», которая изучает сознание как целостный социальный и сенсорный феномен, а не последовательность абстрактных процессов. Мерло-Понти дал философии новое направление, взяв периферийные области ее изучения — тело, восприятие, детство, социальность — и поставив их на центральное место, которое они занимают в реальной жизни. Если бы мне пришлось выбирать интеллектуального героя в этой истории, то это был бы Мерло-Понти, счастливый философ вещей как они есть.

Если кто-то и разделял инстинкт Мерло-Понти в отношении неоднозначности и сложности человеческого опыта, это была Симона де Бовуар. Помимо работ в области феминизма и художественной литературы, она посвятила свои философские труды исследованию того, как две силы — ограничения и свободы — играют свои роли в нашей жизни, как каждый из нас постепенно становится самим собой.

Эта тема лежит в основе «Второго пола» и «Этики двусмысленности», а также проходит через ее многотомную автобиографию, где она изображает себя, Сартра и многочисленных друзей и коллег, как они думают, действуют, ссорятся, встречаются, расстаются, устраивают истерики и испытывают страсти и вообще реагируют на свой мир. Мемуары Симоны де Бовуар делают ее одним из величайших интеллектуальных хроникеров XX века, а также одним из самых прилежных феноменологов. Страница за страницей она наблюдает за своим опытом, выражает свое удивление тем, что она жива, обращает внимание на людей и потакает своему аппетиту ко всему, что встречает.

Когда я впервые читала Сартра и Хайдеггера, я не думала, что детали личности или биографии философа так важны. В то время это было распространенное убеждение в данной области, но это также было связано с тем, что я сама был слишком молода, чтобы хорошо разбираться в истории. Я опьяняла себя концепциями, не принимая во внимание их связь с событиями и со всеми странностями жизни их изобретателей. Я не обращала внимания на жизни; главное — это идеи.