В Камчатку

Миронов отпихнул Шибанова. Так ему и надо, ворюге. Сейчас на коленях будет валяться, а Миронов не спустит, живьем укатает. Однако Шибанов на колени не пал, а закричал:

— Ах ты, курвина, брыкаться! Вяжи его!

Казаки мухами облепили приказчика, и его богатая лисья шуба отлетела в сторону и, будто вздохнув освобожденно, припала к снегу.

— Бунт! Мало вас Волотька Атласов порол! — Миронов-Липин, устрашая, сделал шаг на казаков, тесня их своим криком. — Анциферов, Козыревский, ко мне!

Он их положит: с Анциферовым сам черт не страшен, Козыревский удал…

«Сам зовет, значит — судьба!» — Анциферов дернул палаш.

«Худяк знал…» — И Миронов-Липин осел.

Каюр едва сумел сдержать остолом собак.

Они убили Миронова-Липина. Чириков увидел, как Анциферов втыкает в снег свой палаш, освобождаясь от крови законного приказчика… Просить… Умолять… Но выжить…

Чириков, обнажив голову, сделал несколько шагов к Анциферову, потом опустился на колени и пополз к его ногам.

— Это все он… он… — бормотал Чириков, дергаясь в сторону Миронова-Липина. — Смилуйтесь… Господи, смилуйтесь! Все отдам! — Бормотание его превратилось в визг, он привалился к сапогам Анциферова.

Тот брезгливо оттолкнул Чирикова.

— И бабу? — услышал сверху, чуть ли не с неба, голос Шибанова.

— Дай покаяться! — возвел руки Чириков.

— Повремени, — шепнул Козыревский Анциферову.

— Пусть кается, да поскорее.

Пока шептал Чириков непослушными губами молитву, казаки вырубили прорубь. Он видел, что это его могила. Нет, это не для него. Он должен жить. Он долго будет жить. У него в Якутске жена. Она молодая. Она родит ему сына. Он хочет жить!

— Хватит! — решил Данила.

Шибанов, смеясь, звякнул перед глазами Чирикова смыками.

— А помоги мне, Харитоша, отправить раба божьего Петра Чирикова на тот свет, — все так же смеясь, попросил Шибанов Березина. — Прощевай, сударь.

Но стоило казакам прикоснуться к нему, как он стал выть, кусаться, и с превеликим трудом защелкнули на его руках смыки. В прорубь столкнули молча.

— Теперь — в Верхний! — отдал команду Анциферов.

Только нарта с Шибановым и Березиным повернула снова к Нижнему. Письмо Атласову повезли, объяснил казакам Козыревский.

IX

Степанида натаскала сухостоя и разожгла костер на берегу реки Уйкоаль. Серым, неуютным днем он вспыхнул звездой. Любопытные глядели на Степаниду из-за частокола. «Крепкая баба, — говорили они, — с такой и смерть красна». — «Да, да, — соглашались другие, — проводить мужика в последний путь лучше никто не сможет. А вот и ей подмога»…

К воротам приблизились трое казаков с заступами через плечо. «Зачем?» — важно спросил караульный на воротах. «Согласье Федьки Ярыгина», — ответили казаки. «Зря встреваете», — заметил караульный. «Открывай!»

И караульный нехотя развел ворота до большой щели, в которую и протиснулись казаки. То были старые товарищи Атласова.

На месте кострища они вогнали заступы в землю, и она стала нехотя крошиться, будто противилась признавать смерть Атласова.

После полудня из острога эти же казаки медленно, с непокрытыми головами вынесли тяжелый гроб. Когда миновали ворота, гроб задел углом за столб, и караульный проговорил ехидно: «Цепляется Волотька, не хочет в могилку». Он поискал глазами, кто бы его поддержал, но люди глядели насупленно, и он, закашлявшись, отвернулся.

Степанида в последний раз посмотрела на своего Володюшку, тронула пальцами волосы и поцеловала в лоб. Без слезинки, молча помогла приладить крышку. Казаки вбили пару гвоздей, и гроб был спущен.

Тут же, на могиле, Степанида поставила пять кружек и налила жимолостной настойки. Казаки, перекрестившись, выпили не отрываясь и понюхали корочку, которую им протянула Степанида. «А ты?» — спросили они ее. «Не могу», — ответила она.

День угасал, короткий, невзрачный, зимний день.

Степанида вскинула на спину котомку, поправила пуховый платок, веревкой покрепче перехватила тулуп. «Куда?» — спросили казаки. «Не ищите, — ответила она. — Присмотрите за ним». — «Не печалься, пока здесь, присмотрим».

Вскоре она скрылась на противоположном берегу Уйкоаль.

Больше Степаниду никто и никогда не видел.

А могущественный Володимир Атласов навсегда остался в земле Камчатской.

X

Старик сидел на берегу реки и кидал в воду священные стружки-иннау. Он спрашивал иннау — что делать? Они, покружившись у берега, подхваченные холодным потоком, устремлялись по глубокому течению к морю, и старик, глядя на их бег, тяжело вздыхал. Иннау не хотели прибиваться к берегу: они предсказывали то, чему он боялся верить.

Иннау пропали из виду, и старик поднялся. Он был сед и худ. Длинные густые волосы взлохмаченно спадали на его плечи. Борода прикрывала грудь. Одеждой ему служила потертая набедренная повязка из крапивы. Ловко ступая жилистыми босыми ногами по теплым гладким камням, он, не оглядываясь на реку, быстро зашагал к стойбищу, которое упряталось на высоком берегу реки.

Народ, который издавна населял острова, ниспадающие ниткой жемчуга от Камчатки к Матмаю (Хоккайдо), назывался айнами (айну — на языке курильцев значит человек).