В канун грозных потрясений: Предпосылки первой Крестьянской войны в России

Вечером во вторник 18 мая в Углич приехал пристав Темир Засецкий. Согласно показаниям Ракова, Григория Нагого и «человека» Михаила Нагого Бориски, Михаил Нагой велел Русину собрать ножи, обмазать их куриной кровью и положить на тела убитых людей, «что-де будто се те люди царевича Дмитрея зарезали» (III, IX–X). Михаил Нагой прямо говорил, что «царевича заре[зали] Осип Волохов, да Микита Качалов, да Данило Битяговской» (V). Правда, остается неясным, на каком основании он обвинял в убийстве названных лиц. А. А. Нагой сообщал об убийстве царевича в более неопределенной форме: «Сказывают, что его зарезали» (XVIII). И только Григорий Нагой заявил, что Дмитрий «набрушился сам ножем» (VIII), но никаких доказательств в подтверждение правдивости своих слов он не приводил. Михаил и Григорий Нагие говорили, что они прибежали на двор после звона колокола (IV, VIII). Г. Ф. Нагой рассказал о том, что они увидели, прибежав во двор: «.. лежит… царевич ещо жив был и при них преставился» (VIII). Вместе ли с ними прибежала царица или ранее, остается неясным.

Ничего не прибавляют для выяснения конкретных обстоятельств смерти Дмитрия свидетельства других лиц, которые при этом не присутствовали. В них содержится только стереотипная формула ответов на один по сути вопрос («Которым обычаем царевича Димитрия не стало?»): царевич, страдая падучим недугом, зарезался ножом, играя в тычку. И. И. Полосин объясняет трафаретность этих показаний не тенденциозностью комиссии, а стремлением подьячих экономить время при записи. Однако подобную «самостоятельность» творчества подьячих при составлении Следственного дела допустить невозможно, ибо не тот был случай: речь шла о судьбе правящей династии Рюриковичей.

Обратимся теперь к источникам информации, сообщенной комиссии Шуйского свидетелями, не являвшимися очевидцами событий. Никаких ссылок на источники сведений о смерти царевича нет ни в челобитной вдовы М. Битяговского (LII–LIV), ни в показаниях губного старосты Ивана Муранова (XXVII), сытника Кирилла Моховикова (XXIX), М. Григорьева, служившего у М. Битяговского конюшенным приказчиком (XLII), а также сенных сторожей (XXXVI), хлебников, которые «в те поры стряпали в хлебне» (XLI), и поваров, которые в «тот день стряпали в поварне» (XLV). В ряде случаев ссылки на источник информации очень неопределенны. Так, игумен Давыд «спросил дворовых людей» (XXIV); сын боярский царицын А. Козлов тоже «вспросил дворовых людей» (XXXIV); стряпчий Федор Васильев «слышел от людей» (XXXIX); «дворовые люди сказали» Т. Десятому и другим подьячим (XLIV); «слышали от дворовых людей» угличские рассылыцики (XLVII); конюхи Ф. Остафьев и Б. Ефремов «слышели от миру» (XXXVII). Сорок человек посошных людей, которые 15 мая находились за городом и сами видеть ничего, естественно, не могли, передавали то, что «сказали им многие люди» (XLIX). Ценность подобных свидетельств по интересующему нас вопросу приближается к нулю[563].

Подключник Артем Ларионов «с товарищи» сказали, что во время событий они стояли «вверху за поставцем (шкафом. — А. З.), ажио деи бежит вверх жилец Петрушка Колобов», который и рассказал им о «самозаклании» царевича (XXXIII). Ключник Г. Тулубеев сослался на стряпчего С. Юдина и сытника К. Моховикова (XXXI). Сытники М. Меньшиков и Н. Бурков «с товарищи» ссылались на тех же Г. Тулубеева, С. Юдина и К. Моховикова (XXVIII). Но сам Моховиков не мог сказать, от кого ему стало известно о смерти царевича. Юдин же утверждал, что он «стоял у поставца, а то видел» (XXXI). По мнению Р. Г. Скрынникова, именно «показания Юдина начисто исключают версию об убийстве Дмитрия»[564]. Представляется, что в правдивости слов Юдина можно сомневаться. Ведь иное мнение основывается на двух недоказанных постулатах: во-первых, что Юдин действительно видел происходившее во дворе; во-вторых, что он говорил правду относительно случившегося.