В капкане

— Но меня-то не проведешь, — махал он руками, добавляя сюжету драйва. — Я-то знаю, что он там не живет. Прихожу, значит, к ним на следующий день и на этот раз представляюсь…

— Сантехником, — зевнув, сказала Инна.

— Нет, хитрее. Мастером по ремонту антенн.

— С твоим-то ростом?

— Ну, да.

— Остроумно.

— Почему?

— Потому что сам, как антенна.

— В смысле, высокий? — осклабился Мошкин.

Инну поражала инфантильность некоторых мужчин. Они, наверное, думают, что, кичась и рисуясь, производят на женщин яркое впечатление? Святая наивность. В таких делах совершенно другая арифметика: чем активнее позерство, тем меньше набранных очков. Когда вам назойливо рекламируют собственную незаурядность, складывается стойкое ощущение, что пытаются всучить дешевую подделку. Скажем, высокий рост — это несомненное достоинство. Но если с ним носятся, как с плакатом на митинге, то сразу закрадывается подозрение. А так ли оно несомненно, это самое достоинство? Тут же вспоминается, что кто-то рассказывал, будто у высоких мужчин слабое здоровье, квелая реакция и, что немаловажно, скромные интимные способности. А это, уж простите, ни одной нормальной женщине не понравится.

— Послушай, Мошкин, — сухо сказала Инна. — Когда один человек рассказывает другому сказки, кому должно быть интересно?

— Думаю, обоим.

— А мне кажется, что в первую очередь, слушателю.

— Ну, и слушателю, конечно.

— Ты считаешь, мне твои байки интересны?

— А что, нет?

— Подсказываю: мне, следователю, — рассказы о своей же работе.

— Работа у нас разная.

— Ну, да: вы на пианино играете, мы на фортепьяно — разница великая.

Чем отличаются следователь от оперативника — человеку непосвященному понять трудно. Оба выезжают на место происшествия, допрашивают преступников, раскрывают уголовные дела. Но только одни… Впрочем, нет смысла углубляться в служебные дебри. Проще сказать так: оперативник — это охотник, а следователь — повар, готовящий из трофеев разнообразные блюда. Правда, есть одна птица, которую ни сварить, ни зажарить невозможно — «глухарем» называется. Ее никто не любит, потому как совершенно несъедобна.

— А что, Полынцев интереснее, чем я, рассказывает? — ревниво прищурился Мошкин.

— Тот хоть про армию сочиняет, — сказала Инна, подперев кулачком щеку, — все веселее.

— Что там веселого — тупость одна.

— Ты служил?

— Нет, я после Школы милиции.

— Вот поэтому не понимаешь. А служившие о ней с нежностью отзываются. Полынцев начнет болтать — светится, как дурачок.

— Он-то, понятно. А тебе, что за радость?

— Ну, как сказать: другой мир, другие законы, другая жизнь. Мне туда не попасть, поэтому создается ощущение недоступности. Интересно.

На столе затрещал местный телефон.

— Слушаю, — скучно ответила Инна. — Да, у меня… Нужен? Хорошо, — она протянула коллеге трубку. — Это вас, месье…

— На связи Мошкин, — скорчил он недовольную мину. — Что? Еще один? Там же? Не шутишь? Понял. Сейчас я сам уточню, — он положил одну трубку и тут же взял другую, городскую…

Полынцев, доложив о происшествии дежурному, бродил вокруг ямы в поисках следов гробокопателя. Пока, кроме отпечатков собственных ног, ничего интересного не обнаружил. Ясно было одно — трупы сюда привезли на лодке. Впрочем, на чем еще — не на самолете же. Хотя могли воспользоваться и вертолетом. Но это уж совсем по-киношному. Здесь с таким размахом не хоронят. Все просто, грубо, жизненно: убили, вывезли, закопали. Сколько таких могил по всей стране разбросанно — не сосчитать. И лежат в них люди, никем не найденные, никем не отпетые, а зачастую, никем не потерянные. Жил себе человек в тихом одиночестве, не имел ни друзей, ни родственников, а пропал — никто не заметил. Это лишь в книгах пишут, что все тайное становится явным, а в жизни-то наоборот выходит. Например, все прекрасно видят, что некая медийная личность — откровенная дрянь: матерится, несет ахинею, таскается с мужиками (или девками), пьянствует, а нередко и колется. И кажется: ну, явно — сволочь. Однако личность не сходит с экранов, учит других уму разуму, пропагандирует свои дикие взгляды, цветет и нагло богатеет. Но все при этом молчат! Другими словами — делают из явного тайное. Спрашивается, почему?.. Загадка. Или вот еще пример…

На этой философской мысли в кармане Полынцева запищал мобильный телефон.

— Слушаю, — открыл он серебристую «раскладушку».

— Привет, охотник на «глухарей», — раздался в трубке противный голос Мошкина. — Правда, еще один труп?

— Правдивей некуда. Хачик с дыркой в грудине. Огнестрел.

— Тоже в могиле?

— Все то же: яма разрыта, рана выставлена напоказ, Гробокоп исчез.

— Вот на хрена он это делает?

— Я уж думал об этом, сам в толк не возьму. Похоже, что ведет какую-то игру.

— Думаешь, второй труп тоже с пляжа?

— Ну, если они оба с пулевыми, значит, была перестрелка.

— Второй мог быть привезен из другого места. Совсем не обязательно, что он связан с первым.

Полынцев потер ладонью свободное ухо. Такая мысль в его голову пока не приходила. Да и неоткуда было ей взяться. Связь между трупами очевидна: место, способ, демонстрация ранений — все указывает на один почерк.