В Каталонию

Другое дело было расхваливать внешние данные маленькому мальчику. Для него — ещё совсем несмышленого и поэтому далекого от искусства человечка — было невдомек ценить этих женщин. Отнюдь, они его пугали, и всё, что он мог себе воображать, так это хождение этих странных особ по ночам — он так и видел в своем детском сознании картину, ошеломляющую его изнутри: девять женщин начинают переглядываться друг с другом, когда хозяева дома погасили везде свет и отправились на покой. Потом они выходили из своих портретов и устраивали в гостиной, в которой он, к слову, сейчас стоял, чаепития. От такой будоражащей фантазии у мальчика пробежали мурашки.

Он оглянулся на Кирилла, в надежде понять, что ему прикажут теперь.

Тот быстро закрыл дверь, посмотрев при этом в правую и левую стороны двора, как будто боялся, что кто-то может за ними следить. Потом прокрутил замок на несколько оборотов и повесил цепочку, свидетельствующую о тщательном запирании входного пространства.

— Я хочу тебя сразу предупредить, — обратился он к Никите, — дом стоит на отшибе. И вообще, я не любитель селиться бок о бок с надоедливыми соседями. Поэтому, если надумаешь бежать, — флаг в руки, как говорится. Только вот вряд ли это понравится Гермесу.

— Кто такой Гермес?

— Двухгодовалый доберман, который терпеть не может незнакомых ему детей. Как чувствует слабость — сразу калечит.

Никита почувствовал озноб. Страх и ощущение ненависти переплелись в слабом теле и стремились вылиться наружу, как если бы он был гораздо взрослее и сильнее этого отравленного злобой незнакомца. Он заплакал и осел на пол, прижимаясь к лестничной ступени.

Кирилл готов был к такой реакции и поэтому не обратил на ревущего ребёнка должного внимания. Лишь причмокнул языком и подошел к Никите, чтобы взять того за руку и отвести наверх. Одним рывком он подтянул мальчика к себе и поволок его вверх по лестнице, давая лишь слабую возможность перешагивать через порядочного размера ступеньки. Перед взором возникла кремовая дверь, которая тут же закрыла мальчика от посторонних взглядов кажущихся ему живыми картин.

Он услышал, как щёлкнула дверь с другой стороны, и тут же начал бить её руками, пока боль не пронзила ладони и он не отступил от прохода из-за охватившей вновь слабости.

В комнате было темно, но сквозь жалюзи пробивались полоски дневного света, отчего были видны стоящие в комнате предметы мебели. Было так страшно, что рука сама искала выключатель, вновь и вновь ускользающий от рук шестилетнего мальчика. Казалось, что прошло много времени, пока в комнате не зажегся торшер. Странным образом, на потолке отсутствовала люстра, и Никита был слегка удивлён, когда свет включился в дальнем, левом от него углу. Рассеивающий и жёлтый — он не освещал комнату полностью, а лишь наполовину заполнял её приглушенным и неярким светом, акцентируя одиночный источник от мощной, но прикрытой колпаком лампочки.

Просидеть ещё одну ночь в чужом доме было невыносимо, тем более что мальчику то и дело мерещились тени и шумы различного рода. Вот и тень, отбрасываемая тем самым торшером, почему-то двигалась.

Конечно, это мигала лампочка. Но внушение чего-то другого, не такого реального, как он сам, рождало в мальчике чувство беспокойства.

Он начал открывать пугающие его дверцы шкафов — каждое новое потягивание за дверцу сопровождалось закрыванием одного глаза, как будто это помогало не разглядеть находящихся в них чудовищ.

Дверец было немного, но мальчик проверил всё досконально — не спряталась ли в одном из шкафов какая-нибудь нечисть.

Потом он залез под кровать и тщательно осмотрел пыльный пол. Жалюзи оставались на потом, но там возникла другая проблема — не поддавался механизмоткрывания— закрывания. Поразбиравшись с ним минуту-другую, Никита сел на кровать и прислонился к изголовью.

Спать уже не хотелось, есть было невмоготу от постоянно надвигающейся тошноты — наверно, действовал эфир. Поэтому оставалось только думать, как сбежать со второго этажа и миновать собаку.

Снизу послышался голос его нового похитителя. Тот нёс ему молоко и печенье, предупреждая мальчика не выкинуть чего невразумительного, если он хочет поесть.

«Как будто я могу вам всем ответить….» — обидная мысль залезла в голову мальчика, как пиявка, собравшаяся выпить кровь того, кто её поймал. Чувство слабости и беззащитности ослабило тревожные мысли и дало дорогу страху — страху того, что тот, кто сейчас поднимался по лестнице, ударит и обидит, оскорбит и наплюет своим безразличием.

— Спасибо, — сказал себе под нос Никита и лишь нахмурился, когда Кирилл замаячил подносом у него перед лицом.

30.

Нельзя сдаваться не только после одного,

но и после ста поражений.

Авраам Линкольн

Полицейский участок на окраине Москвы был пуст — лишь стандартные стены грязно-зелёного оттенка и торчащие перед взорами вошедших железные прутья обезьянника, как будто в зоопарке, торчали из-под тёмной скрипучей рамы. Внутри никого не было.

Ни хулиганов.

Ни пьяниц.

Ни дебоширов.

И это успокаивало.