В Каталонию

Левин смотрел на отпрыска старшего Шемякина, и тот не вызывал у него даже доли сочувствия. Может, это было связано с тем, что мальчик был внешне похож на отца, а может, с патологической нелюбовью к детям.

Кирилла раздражали эти глупые создания — визг, капризы и слёзы — всё, что могли донести до него дети, особенно такие маленькие.

Слабые и бестолковые, грызущие своих родителей по каждому поводу.

Левин не любил эгоизм.

Бессознательное желание к вниманию со стороны детей давало Левину сигнал защемить и предотвратить эту предрасположенность к их самопоказу.

Он не понимал тот возраст, в котором происходило становление характера — сам он отличался. Он всегда знал, чего хотел и как этого добиться, и отнюдь не лживые и слезливые выпрашивания нужных ему в жизни вещей помогли ему стать таким, каким он был. Прагматизм он строил на холодности и недоверии к тому, что не приносит пользы и выгоды, а уныние и капризность, со своей стороны, он считал недопустимыми с самого детства.

То, что не помнил, — не считалось.

Другое дело было требовательное отношение к другим.

Требование на работе высоких результатов деятельности никак не шло в сравнение с требованиями, предъявляемыми детьми, но Кирилл разницы не видел.

Не любил. Не жалел. Не уважал.

Вырастет, поумнеет — тогда, быть может, изменится… а пока это хрупкий и бесполезный объект как личность неказист.

Но выгодное оружие для дела.

Признаться, Кириллу приходили мысли просто его убить, закопать, как собаку. И никто бы никогда не отыскал столь небольшое тело в лесу, что находится неподалеку от дома. Этим самым он бы причинил боль Шемякину, ненависть душила его, и Кирилл почувствовал мурашки злости, пробегающие по всему телу при этой мысли.

Но прагматизм брал верх над сознанием. Убийство ребёнка не принесло бы желаемой цели. Максимум неделя, и Шемякин снова появится в офисе, легкий и неудрученный, стильный и дальновидный.

Всё это не было самоцелью. Противника нужно было убирать иным способом. Левину было необходимо, чтобы Виктор ушёл сам… и больше никогда не появился в главном офисе «ЯхтСтройТехнолоджис».

Он набрал телефонный номер. Послышались длинные гудки.

Его не проследят.

Сим-карту купил на прилавке недалеко от Ботанического сада — перекупщики оформляют без паспорта; IMEI телефона переделал у торгаша кредитными телефонами на Царицынском рынке — тот просто его перепрошил.

Левин понимал, что в квартире Виктора сейчас вьются с десяток полицейских, и каждый из них навострит уши, чтобы извлечь все детали предполагаемого звонка.

Поэтому надо было придать голосу уверенности и проговорить приготовленный заранее текст на диктофон. И вот, нажав на сенсорную красную "трубку", он зашёл в функцию диктофона.

* * *

Прозвонов было три. Шемякин договорился с Антоном, что подойдёт на пятый. Закусив губу, последний сделал шаг назад в разочаровании, что звонок сорвался.

Все застыли в тишине и подождали две минуты.

Виктору было страшно, как никогда. Страх перемежевался с желанием услышать знакомую трель телефона. В неведении они находились уже второй день, и от неизвестности кружилась голова. Мысли перемещались по голове, как рой стрекоз, в совершенно неожиданных направлениях. Он боялся сказать лишнее, он боялся всё испортить, боялся собственного страха и слабости. Ненависть, слабость, обида и неуверенность в себе мешали сосредоточиться. Сейчас он был другим, не как на работе; он не был сейчас тем самым Виктором, нарочито главенствующим, сильным и волевым. Решение заговорить нужными словами давалось ему с трудом. Он надеялся на стяжательство со стороны преступника, веря и молебно теперь уже повторяя в своей голове отрывки зазубренных фраз — тех, где он будет соглашаться отдать всё, что у него есть, лишь бы снова поднять на руки сына… Сына…

…Когда-то он хотел дочку. Сколько себя помнит, он не походил на потенциальных отцов, жаждущих рождения наследника, последователя и хранителя фамилии. Он видел в своём будущем ребёнке глубину ласки и нежности, которую не мог дать мальчик по природному показателю. Дочка в его мечтах была баловнем собственной судьбы — именно это баловство он бы ей дал, потому что она была бы идеальной женщиной на земле. Только идеальную женщину можно было бы любить без причины…

Сейчас он вспомнил, как обсуждал с женой её рождение.

Солнышка, зайчика, любимого существа.

Он вспомнил, как называл бы их обеих — мои девочки.

Господи, какая же это была ерунда решать то, что за тебя давно решили? Первым должен был родиться сын! Его кровь и плоть не должны были цениться по полу.

Никита стал тем же баловнем, что и восхваляемая в мечтах Виктора дочь. Он нёс в себе то, что не могла бы дать маленькая женщина. А именно будущую ответственность за людей, его окружавших, будущую силу и невероятную харизматичность, к которой бы тянулись и стар, и млад. Вся та будущность зависела сейчас только от Виктора — от его поведения и реакции на поступки сына. Он сделает из него того, кем сам не стал. Но обязательно спросит, хочет ли этого сын.

«Никитка… мальчик мой».