В каждом сердце – дверь

Дом был слишком большой для такого числа жильцов, в нем было множество пустых комнат и укромных уголков. Но везде было такое чувство, будто там поселились призраки учеников, что когда-то пытались — и не смогли — вернуться в те миры, откуда их изгнали. Нэнси выскользнула за дверь. Она терпеть не могла суеты и спешки, но солнце палило нещадно, и она, высмотрев кучку деревьев погуще, даже не пошла, а побежала к ним, прикрыв глаза руками. Нырнула в их приветливую тень, смаргивая слезы, выступившие на глаза не только от солнечного света, но и от охватившего ее смятения. Прислонилась спиной к столетнему дубу, опустилась на землю, уткнулась лицом в колени, замерла в полной неподвижности и расплакалась.

— Тяжело, да? — Это был голос Джилл — мягкий, задумчивый, горько-понимающий. Нэнси подняла голову. Легкая, как паутинка, белокурая девушка сидела на корне дерева, бледно-лавандовое платье легкими складками облегало ее тонкую фигурку, а над левым плечом торчал зонтик — от солнечных лучей, кое-где все-таки пробивавшихся сквозь ветви. Чокер на ней сегодня был темно-фиолетовый, цвета бузинного вина.

— Извини, — сказала Нэнси, вытирая слезы плавными движениями ладони. — Я не знала, что здесь кто-то есть.

— Это самое тенистое место на территории школы. Вообще-то ты меня удивила. Мне не одна неделя понадобилась, чтобы его найти. — Улыбка у Джилл была добродушная. — Я не хотела тебя прогонять. Я только хотела сказать — тяжело здесь, среди всех этих людей из пастельных сказочных миров с солнцем и радугами. Им нас не понять.

— Хм… — отозвалась Нэнси, глядя на пастельное платье Джилл.

Джилл рассмеялась.

— Я так одеваюсь не в память о том, где побывала. Я так одеваюсь, потому что Господину нравилось, когда я носила одежду светлых тонов. На ней кровь заметнее. А ты тоже поэтому в белом ходишь? Твой господин любил на тебя смотреть, когда ты в белом?

— Я… — Нэнси запнулась. — Милорд не был моим господином, он был моим учителем, и он любил меня. Я ношу черно-белое, потому что другие цвета позволено носить только Леди Теней и ее свите. Я хотела бы войти в нее когда-нибудь, если сумею себя проявить, но до тех пор я должна служить статуей, а статуи не должны бросаться в глаза. Выделяться позволено тем, кто заслужил такую честь. — Она дотронулась до гранатовой ленты в волосах — это была единственная яркая деталь, которой она успела удостоиться, — и спросила: — А у тебя был… господин?

— Да. — Улыбка Джилл стала такой ослепительной, что могла заменить солнце, от которого они спрятались. — Он был добр ко мне. Дарил всякие лакомства и безделушки и говорил, что я красавица, даже когда мне нездоровилось. Джек вечно сидела взаперти со своим ненаглядным доктором, изучала всякое такое, что леди и знать-то не пристало, да и вообще никому не надо бы, а я жила с Господином, в высоких башнях, и он научил меня таким прекрасным вещам. Стольким прекрасным, замечательным вещам.

— Мне жаль, что тебе пришлось вернуться сюда, — сказала Нэнси.

Улыбка Джилл погасла. Она махнула рукой, словно пытаясь отмахнуться от слов Нэнси, и сказала:

— Это не навсегда. Господин хотел избавиться от Джек. Она не заслуживала такой жизни, какая была у нас. Вот он и устроил так, чтобы открылась дверь обратно в наш мир, а я просто запнулась и провалилась туда вслед за ней. Он придумает, как открыть для меня дверь. — Она встала, сложила зонтик. — Извини, мне пора идти. — И, не дожидаясь, пока Нэнси попрощается, она быстро пошла прочь.

— Вот почему, дети, мы не всегда готовы принять близнецов Аддамс в общую компанию, — произнес чей-то голос. Нэнси подняла глаза. Кейд сардонически помахал ей рукой сверху. — Привет, Нэнси из Страны чудес. Если ты искала уединенное место, чтобы поплакать, то выбрала неудачно.

— Я не думала, что тут кто-то есть, — сказала она.

— Потому что там, дома, те, кто хотел спрятаться, запирались у себя в комнатах, а не на улицу бегали, верно? — Кейд закрыл книгу. — Но теперь ты попала в школу для тех, кто не привык руководствоваться логикой. Мы, когда хотим побыть в одиночестве, ищем дерево повыше или нору поглубже, а поскольку их таких не так уж много, мы волей-неволей почти все время проводим в обществе друг друга. Судя по тому, что ты плачешь, ориентирование прошло не очень. Дай угадаю — Ланди говорила о молнии, которая не ударяет дважды.

Нэнси кивнула. Молча. Она уже не доверяла своему голосу.

— Она в чем-то права, если тебя выставили из твоего мира.

— Никто меня не выставлял, — возразила Нэнси. Оказывается, она еще могла говорить, если очень нужно. — Меня отправили сюда на время, чтобы кое-что выяснить, вот и все. Я вернусь.

Кейд сочувственно посмотрел на нее и не стал возражать.

— А меня Призма никогда не примет обратно, — только и сказал он. — Тут дело мало сказать безнадежное — даже и думать нечего. Я нарушил их правила — оказался не тем, кем они хотели меня видеть, а в этом цирке никаких отступлений от правил не терпят. А вот Элеанор, та сколько раз возвращалась. Ее дверь и сейчас еще открыта.