В каждом сердце – дверь

Нэнси с Кристофером обернулись. Анджела стояла на краю рощицы, с фонариком в руке, а за спиной у нее виднелось еще несколько теней — другие ученики. Наставив фонарик Нэнси прямо в глаза, она требовательно спросила:

— Где Серафина?

— Кто такая Серафина? — спросила Нэнси, заслоняя глаза рукой. Она услышала шаги, и через мгновение рука Кейда опустилась ей на плечо. Она отступила на полшага назад, под его защиту. — Мы пришли сюда, потому что услышали крики.

— Вы пришли сюда, чтобы спрятать тело, — рявкнула Анджела. — Где она?

— Серафина — самая красивая девушка в школе. Ты ее видела, Нэнси. Она была в мире Абсурда — крайнее Зло, крайняя Рифма, — сказал Кейд. — Прекрасна, как рассвет, коварна, как змея. Ее здесь нет, Анджела. — Его оклахомский акцент сделался вдруг очень сильным, слышался яснее слов. — Иди к себе в комнату. Я должен разбудить мисс Элеанор. Скорее всего, она открыла для Серафины свою дверь.

— А если нет, лучше отпустите ее по-хорошему, — сказала Анджела. — Кто ее тронет, того я сама убью.

— Мы ее и не трогали, — сказал Кристофер. — Мы еще пять минут назад спали.

— Кто это с тобой? — спросил Кейд. — Ты что, ходила по школе, искала, кого бы обвинить? Ты тоже сюда пришла, не мы одни. Может, это твоя работа.

— Мы-то все были в нормальных мирах, добрых, — сказала Анджела. — Лунные лучи, радуги и слезы единорога. Не то что всякие там… скелеты, мертвецы и мальчики, которые на самом деле девочки!

В роще повисла внезапная тишина. Кажется, даже сторонники Анджелы оторопели. Анджела побледнела.

— Я не то хотела сказать… — проговорила она.

— Но сказала именно то, насколько я понимаю, — сказала Элеанор. Она прошла мимо Анджелы и остальных и медленно приблизилась к распростертой в грязи Ланди. Она тяжело опиралась на трость.

Трости они раньше не видели, как и нескольких новых морщин на ее щеках. Элеанор старела не по дням, а по часам.

— Ох, Ланди, бедная моя. Наверное, такая смерть милосерднее, чем та, которую ты ждала, но как же мне горько, что тебя не стало.

— Мэм… — начал было Кейд.

— Расходитесь по спальням, — сказала Элеанор. — Анджела, с тобой мы утром поговорим, а пока держитесь вместе и постарайтесь дожить до утра. — Она ухватилась за свою трость обеими руками и стояла неподвижно, глядя на тело Ланди. — Бедная моя девочка.

— Но…

— Я здесь пока еще директор, и буду им, пока жива, — сказала Элеанор. — Идите.

Они ушли.

Они и правда держались вместе, пока не дошли до крыльца. Там Анджела повернулась к Кейду и сказала:

— Я сказала, что думала. Ты просто больной — притворяешься не тем, кто ты есть.

— Я собирался сказать тебе то же самое, — сказал Кристофер. — Тебе довольно долго удавалось притворяться порядочным человеком. Меня ты провела.

Анджела ошеломленно уставилась на него. Затем развернулась и побежала вверх по лестнице. Ее друзья — за ней. Нэнси повернулась к Кейду, тот покачал головой.

— Ничего, — сказал он. — Пошли спать.

— Я бы попросила вас задержаться, — послышался голос Джек.

Все трое обернулись. Ученица безумного ученого, обычно такая аккуратная, стояла у самого угла дома, вся в крови, и зажимала правой рукой левое плечо. Кровь стекала между пальцев — такая красная, что ее видно было даже в темноте. Галстук развязался. Почему-то именно это пугало больше всего.

— Кажется, мне нужна помощь, — проговорила Джек и упала ничком, потеряв сознание.

10. Стой неподвижно, как камень — может, останешься жить

Кейд с Кристофером подхватили Джек и унесли ее, а Нэнси осталась стоять в тени на крыльце, застыв неподвижно, пока про нее все забыли. Умом она понимала — надо поскорее бежать за ними, нельзя стоять здесь одной — мало ли что может случиться. Но это означало суету и спешку, а значит, опасность. Неподвижность надежнее. Неподвижность уберегала ее раньше, убережет и теперь.

Она забыла, как похожа кровь на гранатовый сок при правильном освещении.

Забыла, как это красиво.

А теперь стой неподвижно, так неподвижно, чтобы слиться с окружающим фоном, чтобы почувствовать, как сердце замедляет ритм — вот уже не пять ударов, а четыре, потом три, и так до одного удара в минуту, до тех пор, пока можно будет почти совсем не дышать.

Возможно, Джек была права; возможно, эта ее способность замирать в неподвижности действительно сверхъестественная. Но для нее тут не было ничего особенного. Это было просто самое нормальное состояние — вот так и должно быть все время, всегда.

Ее родителей тревожило то, что она мало ест, и, наверное, об этом и правда стоило беспокоиться, когда она много двигалась, как все эти вечно спешащие горячие создания. Но они не понимали. Она все равно не собиралась оставаться здесь, в этом горячем торопливом мире. Ни за что на свете. А когда вот так замедляешь свое тело, когда не двигаешься, вполне достаточно питаться так, как она сейчас. Она могла хоть сто лет прожить на ложке сока и крошке пирога и была бы вполне сыта. Никакое у нее не расстройство пищевого поведения. Она знала, что ей нужно — покой и неподвижность.