В каждом сердце – дверь

Нэнси с Кристофером обернулись. Анджела стояла на краю рощицы, с фонариком в руке, а за спиной у нее виднелось еще несколько теней – другие ученики. Наставив фонарик Нэнси прямо в глаза, она требовательно спросила:

– Где Серафина?

– Кто такая Серафина? – спросила Нэнси, заслоняя глаза рукой. Она услышала шаги, и через мгновение рука Кейда опустилась ей на плечо. Она отступила на полшага назад, под его защиту. – Мы пришли сюда, потому что услышали крики.

– Вы пришли сюда, чтобы спрятать тело, – рявкнула Анджела. – Где она?

– Серафина – самая красивая девушка в школе. Ты ее видела, Нэнси. Она была в мире Абсурда – крайнее Зло, крайняя Рифма, – сказал Кейд. – Прекрасна, как рассвет, коварна, как змея. Ее здесь нет, Анджела. – Его оклахомский акцент сделался вдруг очень сильным, слышался яснее слов. – Иди к себе в комнату. Я должен разбудить мисс Элеанор. Скорее всего, она открыла для Серафины свою дверь.

– А если нет, лучше отпустите ее по-хорошему, – сказала Анджела. – Кто ее тронет, того я сама убью.

– Мы ее и не трогали, – сказал Кристофер. – Мы еще пять минут назад спали.

– Кто это с тобой? – спросил Кейд. – Ты что, ходила по школе, искала, кого бы обвинить? Ты тоже сюда пришла, не мы одни. Может, это твоя работа.

– Мы-то все были в нормальных мирах, добрых, – сказала Анджела. – Лунные лучи, радуги и слезы единорога. Не то что всякие там… скелеты, мертвецы и мальчики, которые на самом деле девочки!

В роще повисла внезапная тишина. Кажется, даже сторонники Анджелы оторопели. Анджела побледнела.

– Я не то хотела сказать… – проговорила она.

– Но сказала именно то, насколько я понимаю, – сказала Элеанор. Она прошла мимо Анджелы и остальных и медленно приблизилась к распростертой в грязи Ланди. Она тяжело опиралась на трость.

Трости они раньше не видели, как и нескольких новых морщин на ее щеках. Элеанор старела не по дням, а по часам.

– Ох, Ланди, бедная моя. Наверное, такая смерть милосерднее, чем та, которую ты ждала, но как же мне горько, что тебя не стало.

– Мэм… – начал было Кейд.

– Расходитесь по спальням, – сказала Элеанор. – Анджела, с тобой мы утром поговорим, а пока держитесь вместе и постарайтесь дожить до утра. – Она ухватилась за свою трость обеими руками и стояла неподвижно, глядя на тело Ланди. – Бедная моя девочка.

– Но…

– Я здесь пока еще директор, и буду им, пока жива, – сказала Элеанор. – Идите.

Они ушли.

Они и правда держались вместе, пока не дошли до крыльца. Там Анджела повернулась к Кейду и сказала:

– Я сказала, что думала. Ты просто больной – притворяешься не тем, кто ты есть.

– Я собирался сказать тебе то же самое, – сказал Кристофер. – Тебе довольно долго удавалось притворяться порядочным человеком. Меня ты провела.

Анджела ошеломленно уставилась на него. Затем развернулась и побежала вверх по лестнице. Ее друзья – за ней. Нэнси повернулась к Кейду, тот покачал головой.

– Ничего, – сказал он. – Пошли спать.

– Я бы попросила вас задержаться, – послышался голос Джек.

Все трое обернулись. Ученица безумного ученого, обычно такая аккуратная, стояла у самого угла дома, вся в крови, и зажимала правой рукой левое плечо. Кровь стекала между пальцев – такая красная, что ее видно было даже в темноте. Галстук развязался. Почему-то именно это пугало больше всего.

– Кажется, мне нужна помощь, – проговорила Джек и упала ничком, потеряв сознание.

10. Стой неподвижно, как камень – может, останешься жить

Кейд с Кристофером подхватили Джек и унесли ее, а Нэнси осталась стоять в тени на крыльце, застыв неподвижно, пока про нее все забыли. Умом она понимала – надо поскорее бежать за ними, нельзя стоять здесь одной – мало ли что может случиться. Но это означало суету и спешку, а значит, опасность. Неподвижность надежнее. Неподвижность уберегала ее раньше, убережет и теперь.

Она забыла, как похожа кровь на гранатовый сок при правильном освещении.

Забыла, как это красиво.

А теперь стой неподвижно, так неподвижно, чтобы слиться с окружающим фоном, чтобы почувствовать, как сердце замедляет ритм – вот уже не пять ударов, а четыре, потом три, и так до одного удара в минуту, до тех пор, пока можно будет почти совсем не дышать.

Возможно, Джек была права; возможно, эта ее способность замирать в неподвижности действительно сверхъестественная. Но для нее тут не было ничего особенного. Это было просто самое нормальное состояние – вот так и должно быть все время, всегда.

Ее родителей тревожило то, что она мало ест, и, наверное, об этом и правда стоило беспокоиться, когда она много двигалась, как все эти вечно спешащие горячие создания. Но они не понимали. Она все равно не собиралась оставаться здесь, в этом горячем торопливом мире. Ни за что на свете. А когда вот так замедляешь свое тело, когда не двигаешься, вполне достаточно питаться так, как она сейчас. Она могла хоть сто лет прожить на ложке сока и крошке пирога и была бы вполне сыта. Никакое у нее не расстройство пищевого поведения. Она знала, что ей нужно – покой и неподвижность.