В каждую субботу, вечером

Она не хотела никуда уезжать, полагая закончить свои дни здесь, в этих двух комнатках, где они жили с Ваней, где он встретил последний свой час.

Особенно родными казались яблони, некогда посаженные им, как бы хранившие тепло и силу его рук.

Неужели их могут уничтожить, срубить, сжечь?

Она подолгу глядела на яблони, потом начинала обходить одну за другой. Если бы не боялась, что жильцы из окон могут ее увидеть, она обняла бы все яблони по очереди, перецеловав каждый листок…

Управдом сказал ей:

— Не бойтесь. Яблони никому не мешают, так и останутся здесь, во дворе…

— Только одичают, наверно, — сказала она.

Управдом развел руками.

— Ничего не поделаешь…

— Ладно, — сказала она, — хорошо, что хоть останутся здесь…

Поздней осенью она переехала в Медведково. Дом был не в пример старому флигелю, многоэтажный, с косыми лоджиями, с подъездами, затейливо отделанными разным пластиком.

Квартира была однокомнатной, продолговатая, с широким окном комната, крохотная кухонька, узкий коридор.

Чисто и тихо, чересчур даже тихо.

Татьяна Петровна расставила мебель так, как, ей казалось, хотел бы расставить Ваня. В углу кровать, возле окна комод и швейная машина, в середине стол, на подоконнике горшки с цветами ванька мокрый и алой бархатной геранью.

— Вот, Ваня, — сказала. — Буду теперь доживать здесь свой век.

У нее появилась манера разговаривать вслух с самой собой, обращаясь к Ване, словно беседуя и советуясь с ним. И отвечала себе так, как, по ее, мог бы ответить Ваня.

— Как думаешь, — спросила она его, — съездить мне на наш, Бабьегородский?

И ответила убежденно:

— Конечно, поезжай!

Однажды она отправилась в долгий путь. Сперва автобусом, потом на метро и троллейбусом. Флигель был оплетен лесами, по лесам ходили бесстрашные строители. В открытых окнах виднелись заляпанные белилами полы и стены.

Со двора она увидела обрывки знакомых обоев на втором этаже, светло-зеленых, с золотистым зигзагом.

— Помнишь, Ваня, мы с тобой вместе выбирали обои?

— Само собой, помню.

— Ты хотел голубые, а я настояла — чтобы взяли зеленые. Голубые быстро выгорают.

— Твоя правда.

Она стояла неподвижно, глядя на свои окна, не замечая, что говорит сама с собой. Потом, однако, опомнилась, смущенно оглядываясь по сторонам, замолчала, подошла к Ваниным яблоням.

Шелестели голые, ветром оббитые ветви.

— Как вы тут, милые мои? — спросила.

Ваня считал, что деревья, подобно всему живому, многое понимают и могут ощущать боль, радость, обиду, тепло, холод…

— Я приду, — тихо сказала Татьяна Петровна, — весной приду непременно…

Мысленно подсчитала, сколько осталось до весны. По всем подсчетам — до тепла еще долго.

Сказала себе тоном Вани, умеющего убедить кого угодно:

— Ничего, дождешься…

— Я тоже надеюсь…

Тихо попрощалась с яблонями и уехала к себе в Медведково с чувством хорошо выполненного долга.

Прошла зима, и в первый, по-настоящему весенний день она отправилась на свой Бабьегородский.

Апрель царил над городом, шумели на улицах ручьи, бежали друг за дружкой быстрые облака.

Яблони стояли еще голые, без единого листочка, но на ветвях, тяжелых от талой воды, уже набухли почки, и первые, невесть откуда появившиеся пчелы кружились над ними.

Татьяна Петровна подошла ближе, постояла возле, не думая о том, что, возможно, на нее глядят из окон, дивясь про себя или считая ее не совсем нормальной.

Пусть их.

Она приехала повидать старых друзей. Она будет теперь ездить сюда часто, благо уже тепло и будет теплее с каждым днем.

Яблони тихо шелестели ветвями. Татьяне Петровне казалось, она видит, как медленно, неотвратимо лопаются почки, как робко выглядывают наружу острые листья и тянутся вверх, к солнцу, к дождю, к ветру…

И вот я приехал…

Очень хорошо все складывалось, поистине удача шла рядом с ним. Уже тогда, когда начались съемки, Игорь сразу же понял — актер на роль главного героя, которого он так долго и придирчиво выбирал, именно такой, что нужен.

Мешковатый, неулыбчивый, с будничным, словно бы стертым лицом, — на лице этом, пожалуй, самое выразительное были очки в тонкой, орехового цвета оправе, — он, как никто иной, подходил к роли следователя. С первого же взгляда он казался очень дотошным, вдумчиво изучал все обстоятельства дела. Уже по всему ходу следствия можно было предположить, что этот не будет судить поспешно, этот умеет сомневаться, размышлять и, если понадобится, честно признаться в собственных сомнениях, а то и ошибках.

Автор сценария казался несколько излишне суетливым, но и его можно было понять: самый первый в жизни сценарий.

Он смотрел на Игоря снизу вверх, ловил, словно студент-первокурсник, каждое его слово, хотя был уже немолод, что-то далеко за сорок; должно быть, ему не очень везло раньше и он никак не мог опомниться от неожиданно нагрянувшего на него везенья.

По слухам, у него было больное сердце, он задыхался, часто бледнел, говорил с извиняющейся, какой-то напряженно-униженной улыбкой:

— У меня, как видите, покладистый характер, со мной всегда можно договориться…