В каждую субботу, вечером

Он представлял себе, как будет дома рассказывать матери и сестре о своей жизни, о работе, о фильме, который, по всему видно, должен получиться хорошим, а мать и сестра будут упоенно слушать его и после, когда он уедет, вспоминать о его рассказах и думать о нем…

Он не был у своих уже четыре года. Но в течение всех этих лет довольно часто писал домой и получал письма от сестры.

Сестра работала учительницей в сельской школе.

Писала она ему аккуратно, хотя и коротко.

Последнее письмо от нее он получил еще в Москве, до начала съемок. Сестра писала, по своему обыкновению, немногословно:

«У нас все в порядке. Часто вспоминаем тебя. Ждем твоих писем».

При мысли о сестре у Игоря потеплели глаза. Вдруг, как живую, увидел он ее перед собой, всегда с тетрадками, исписанными одинаково крупным, одинаково неровным и в то же время разным почерком.

Ему показалось, что он услышал ее голос, ровный, хорошо поставленный, такой голос, который, наверное, присущ каждому педагогу.

Сестра, увлекаясь, могла бесконечно говорить о своих учениках. Порой Игорь думал, что он уже наизусть знает ее постоянные рассказы об Алеше, Маше, Васе и Коле, какие это необычайно способные, интеллигентные, все понимающие дети…

Пароход прибыл в Ярославль около одиннадцати часов утра. Дождь кончился, тучи медленно таяли, обнажая голубые островки неба, но потом снова наплывали тучи, и тогда солнце бледным шаром катилось за тучами, будто выжидая, когда они кончатся, растают…

Возле пристани стояли «Волги» в шашечках. Игорь сел в первую машину, рядом с шофером, высунул голову в раскрытое окно.

Его не покидало радостное ощущение полноты жизни, сознание своего правильно выбранного жизненного пути. Вспомнилось, в институте его все считали везунчиком и сам он тоже считал себя счастливым, умевшим избегать острые углы и всякого рода неприятности.

«Хорошо, если бы всегда так было», — подумал Игорь и затянул было какой-то веселенький мотив, но глянул на хмурое, как бы не выспавшееся лицо водителя, оборвал пение, стал думать о том, что ждет его дома.

Он не помнил отца. Отец погиб на фронте, в последние дни войны, когда Игорю было всего два с половиной года.

Сестра, значительно старше Игоря, в ту пору училась в педагогическом техникуме. Игорь вспомнил, как она отдавала ему куски сахара, сливовое повидло, лепешки, обсыпанные маком, которые по невероятно высокой цене продавались на рынке, в Ярославле. Он как бы снова ощутил вкус этих темных, испеченных из ржаной муки лепешек…

Потом он стал думать о матери. Она была волевой, с сильным характером, очень деятельная, работящая, как о ней говорили в селе. Ее считали исключительно умной. Она и в самом деле была умная. К ней приходили за советом, и она для каждого находила нужное слово, только любила, чтобы поступали так, как она советует, иначе в другой раз не желала даже слушать.

Директор школы, в которой учился Игорь, называл ее «женщиной с мужским складом ума».

Она и с Игорем была всегда строгой, неговорливой, неснисходительной, но он-то знал, как она любит его.

Вспомнился тот, теперь уже далекий июньский день, когда он уезжал в Москву сдавать экзамены в институт.

Мать сказала:

— Сядем напоследок.

Они сели — он, мать и сестра.

Мать первая встала:

— Пора…

За окном виднелся грузовик, колхозный шофер Вася Ватрушкин, дальний родственник матери, приехал довезти Игоря до Ярославля, где Игорь должен был сесть на московский поезд.

— Пошли, — сказала сестра.

— Пиши, — сказала мать. На миг прижалась твердой щекой к его щеке, потом оттолкнула его от себя.

Когда он ехал в машине вместе с Васей, тот сказал:

— Жрать охота. А ну, пошарь-ка в своем заветном, фибровом. Нет ли там чего пожевать?

Игорь открыл чемодан и остолбенел. Откуда что взялось?

Пирог с вареньем, кусок сала, завернутый в марлю, соленные огурчики, вареная картошка, банка меда, крупные полосатые луковицы…

— Вот это харч! — восторженно воскликнул Вася, а Игорь не переставал удивляться, ведь мать сама же давеча сказала:

— Кроме огурцов и творога, не знаю, чего бы тебе дать…

Но недаром на рассвете он слышал, как отчаянно кудахтали куры. Наверно, мать отнесла пару или даже тройку хохлаток Алюне Ольшаниной, продавщице местного сельпо, у которой, все знали, только птичьего молока достать невозможно, а так бери, чего твоей душе угодно, только, само собой, о цене не спорь, все одно не уступит…

Выходит, мать не сказала ему ни слова, а положила все это добро в чемодан, понимая, что когда-нибудь он откроет чемодан и увидит то, что следует увидеть.

Вася Ватрушкин со вкусом разгрызал луковицы и хвалил сало за отменный вкус и аромат, а он, Игорь, не мог есть, слезы застилали ему глаза, кажется, взять бы да и, забыв об институте, ринуться обратно, домой, к матери, обнять ее, не признающую ни поцелуев, ни нежных слов, прижаться к ее твердой, чуть шероховатой на ощупь щеке…

И теперь, когда с каждым километром родное село становилось все ближе, Игорь с любовью думал о матери, предвкушая, как он войдет в дом, увидит ее, что она скажет, как глянет, как улыбнется…

«Что же это я, — спохватился он, — домой еду и с пустыми руками?»