В каждую субботу, вечером

Когда он ехал сюда, он представлял себе, как сестра начнет ему рассказывать о своих учениках, о неведомых ему мальчишках и девчонках, и он будет слушать ее, а думать о чем-нибудь постороннем, потому что и ее ученики, и все другие ее интересы так далеки от него, что если надо будет, он, взрослый, умный человек, мужчина, творческий работник, постарается помочь ей, чем только может.

А вышло не так, иначе: она утешала его, она говорила ему:

— Надо привыкнуть, надо только привыкнуть…

Совсем, как бывало, когда приходил из школы с плохими отметками в дневнике, первым делом бросался к сестре: «Нянька, только маме не говори, заругает», — так и теперь он приблизился к ней, взял ее руку, провел ею по своим глазам…

— Мама ждала тебя, когда была здорова, — сказала сестра, по-своему объяснив себе этот его жест. — Каждый день ждала, когда ты приедешь…

— И вот я приехал, — сказал Игорь, все еще не выпуская ее руки из своих рук…

Кто купил попугая Петрушу?

…Второго января на Птичьем рынке… Сообщите по адресу: Планетная улица…»

Это объявление я увидела на стене дома, неподалеку от Ленинградского рынка. Почерк был крупный, чуть скошенный, торопливые буквы сползали вниз. Сперва я рассеянно скользнула взглядом по этим буквам, потом еще раз перечитала все объявление и стала думать, в чем же тут дело?

Почему-то вспомнились рассказы Стивенсона, одноглазые пираты, стук деревянной ноги, неумолимо приближавшейся к уединенному жилищу таинственного незнакомца, мудрые старые попугаи, непременные спутники пиратов…

Попугай Петруша, кто же тебя продал? Зачем? Почему? И кто же так печется о судьбе твоей?

Вечером я отправилась на Планетную улицу. Дом двухэтажный, должно быть, деревянный, крашенный под кирпич, с узкими балконами на втором этаже и черепичной крышей, выглядел типично провинциальным особнячком, таким, какой на каждом шагу попадается в Пензе или Осташкове, но кажется несколько необычным на любой московской, даже и окраинной улице.

Я поднялась на второй этаж, позвонила. И тут же дверь открылась. На пороге стояла девочка лет четырнадцати. Круглое, слегка обсыпанное веснушками лицо, густые брови. Лицо кажется недетски серьезным, даже строгим, может быть, из-за густых бровей, а может быть, благодаря сосредоточенному, почти суровому взгляду небольших серо-зеленоватых глаз.

— Мне нужна И. Плавунова, — сказала я.

— Это я, — ответила девочка.

— А как расшифровать букву «И»?

— Ирина, — произнесла она деловито, четко, по-взрослому. Повернулась, прошла в глубь коридора и открыла дверь в комнату с двумя окнами, оклеенную голубыми в цветочек обоями.

В углу стояла елка, нарядно убранная, с различными стеклянными игрушками, вся в серебряных нитях и в пушистой канители. Напротив елки топилась голландская в белых и синих изразцах печь, трещали дрова, уютно пахло древесной корой и свежим еловым духом.

Я села возле печки.

Ирина серьезно оглядела меня.

— Сядьте вот сюда, поближе к печке, здесь теплее.

— Теперь редко у кого печки, — сказала я. — А вы… а ты здесь одна живешь? Или с родителями?

— С братом. Скажите, вы пришли из-за объявления?

— Да, из-за объявления.

Строгие глаза Ирины мгновенно потеплели.

— Это вы купили Петрушу? Да?

— Нет, я не покупала.

— Может быть, вы знаете, кто купил нашего Петрушу?

— Не знаю, но, признаться, хотелось бы знать.

— Правда? — спросила Ирина.

— Честное пионерское.

Она нахмурилась.

— Зачем вы так? Я же не шучу.

— Я тоже не шучу. Даю честное слово, мне тоже очень хочется знать про Петрушу.

Впервые Ирина улыбнулась. Улыбка у нее была неожиданно широкая, откровенная, очень искренняя. И сразу стала ощутима ее неприкрытая детская сущность.

— Все началось с пуговицы, — начала она. — Самой обыкновенной. Нет, не очень обыкновенной, старинной. Может, этой самой пуговице не меньше ста лет. Она была перламутровая с голубоватым отливом. Немного похожа на морскую раковину, знаете, бывают такие раковины?

— Знаю.

— Петруша спал и видел схватить эту пуговицу.

— Неужели? — Я поймала ее правдивый взгляд, и мне опять стало совестно. — Нет, я, конечно, верю тебе. Просто мне казалось, что только сороки любят все блестящее…

— Попугаи тоже любят. Но сорока схватит, скажем, ложечку или запонку и улетит, только ее и видели. А попугаю, сами понимаете, лететь некуда.

— Значит, Петруше понравилась старинная перламутровая пуговица?

— Да. Пуговицу нашел Костик, мой брат. Сперва он показал пуговицу Петруше.

Обеими руками Ирина теребила свою косичку, то заплетая, то вновь расплетая ее.

— Петруша больше всех любил Костика.

— Что же произошло дальше?

— Тетя Клава хотела из пуговицы сделать сережки.

— А кто это тетя Клава?

Ирина вздохнула:

— Ладно… Сейчас начну с самого, самого начала…

* * *

Пуговица лежала на тротуаре, рядом с водосточной трубой. Глазастый Костик сразу же ринулся на ее загадочный блеск.

Пуговица была круглая, величиной с пятак.

— Смотри, Ир, — сказал Костик, — смотри, какая медаль!