В каждую субботу, вечером

Асмик не верила, хотя ей было приятно его внимание. Он не очень нравился ей, но она не была избалована мужским вниманием.

Вера Петровна несколько раз заводила разговор о Горданском, о его веселом, легком характере, о том, что он, как видно, увлечен Асмик.

Асмик отшучивалась, но временами он начинал казаться ей симпатичным, и она думала: может быть, кто знает…

Но все кончилось разом, в один день.

Был вечер. Где-то недалеко совсем по-мирному кричали петухи, медленно плыли облака над землей, и Асмик подумалось: вдруг и в самом деле война уже кончилась, и можно поехать домой, и снова мир, мир, о котором, кажется, все уже позабыли…

Улыбаясь своим мыслям, она повернула голову и увидела на бревнах, в стороне от крыльца, Горданского. Он сидел не один, с черноглазой кокетливой сестрой Асей. Оба были увлечены беседой и не заметили Асмик.

Асмик хотела уже подойти к ним, но тут услышала громкий Асин голос:

— Ну и трепач же вы несусветный!

— Горданский трепач? — удивился Горданский.

— Еще какой. То за нашей докторшей Григорян утрепываете, а то теперь мне вот черт-те что напеваете.

Горданский рассмеялся:

— Григорян? Придумала тоже! Горданский прежде всего эстет. Ему красота нужна, на первом плане красота. А тут — тяжелый бомбовоз, и ничего другого…

Ася расхохоталась. Горданский одной рукой обнял ее за плечи, потом повернул голову, встретился глазами с Асмик.

Больше она не видела его. Он выписался на следующее утро.

Вера Петровна сказала:

— Эти люди искусства все-таки какие-то ненормальные. То просил оставить его еще немного, а то вцепился в меня — выписывать немедленно, и никаких гвоздей!

— Может быть, ему надоело здесь, — сказала Асмик.

Вера Петровна бегло посмотрела на нее:

— Он тебе, кажется, не очень?

Асмик засмеялась:

— Будет вам, еще чего выдумали!

Сама для себя она решила:

«Больше ничем никогда не буду забивать голову. У меня свое дело, и я должна думать только о деле».

И написала письмо бабушке:

«Не бойтесь, я на фронте замуж не выйду. И вообще, я не хочу выходить замуж ни теперь, ни потом. Просто я даже не думаю об этом».

Она знала, бабушка искренне обрадуется этому письму. А почему бы ее и не порадовать, тем более что так оно и есть на самом деле?

9

Всему приходит конец. Пришел конец и бабушкиной командировке.

Утром она объявила Асмик:

— Сегодня беру билет на завтра. Решено!

Асмик торопилась к себе в больницу, ей было некогда уговаривать бабушку. Однако она попыталась воздействовать на нее самым примитивным, еще в детстве испытанным способом.

— Подождите, бабушка, хотя бы еще три дня. Мне кажется, я заболеваю гриппом.

Но бабушка, кинув взгляд на цветущие щеки Асмик, коротко посоветовала:

— Врачу — исцелися сам.

Вечером после работы Асмик забежала в «Арагви», тамошний метрдотель когда-то был ее пациентом, нагрузилась там купатами, цыплятами табака, лоби в остром соусе — эти блюда бабушка любила со всем пристрастием истой южанки — и быстро помчалась домой, чтобы приготовить прощальный ужин.

Но бабушки все не было. Цыплята остывали на плите, зажаренные до густо-шоколадного цвета, чесночный соус томился в духовке, Асмик злилась, потом стала нервничать, места себе не находила — и так до десяти часов вечера, когда в прихожей раздался звонок.

— Я не одна, — сказала бабушка. — Примешь нас двоих?

Асмик вгляделась. Бабушка стояла совершенно одна в полутемной прихожей.

— Я приму кого хотите, — ответила Асмик. — Но я никого не вижу.

— Боже мой, — сказала бабушка. — Где же твои глаза?

Она подтолкнула к Асмик небольшую собаку с острой, словно у лисицы, мордочкой.

— Понимаешь, иду по Мерзляковскому переулку, смотрю, стоит, я посвистела, она за мной. Что тут будешь делать?

Собака смотрела на Асмик широко раскрытыми глазами.

— Хороша? — с гордостью спросила бабушка.

— Вы же знаете, для меня нет плохих собак, — ответила Асмик.

Боязливо покосилась на дверь соседки.

— Только вот Эмма Сигизмундовна, она не выносит собак…

— Я ее сама не выношу, твою Эмму Сигизмундовну, — отрезала бабушка и вместе с собакой прошла в комнату.

При ярком свете люстры и торшера Асмик хорошо разглядела собаку. Без сомнения, обыкновенная чистопородная дворняжка, хвост пушистый, шерсть коричневая в белых пятнах.

— Прекрасные глаза, — сказала Асмик. — Совсем человечьи.

— Еще чего, — возмутилась бабушка. — Лучше, чем человечьи. У людей бывают рыбьи глаза, а у нее мудрые, всезнающие.

Бабушка села за стол, накрытый белоснежной скатертью, с крахмальными салфетками, продернутыми в кольца, возле прибора вазочка с цветами — бабушка любила красивую сервировку.

— Неужели я забуду о тебе? — спросила бабушка и, разломив цыпленка, дала собаке добрую половину.

Бабушка обожала животных. Дома, в Ереване, в трех комнатах ее квартиры вместе с ней жили пять кошек, три пса, грач и голубь. Всю эту команду она подобрала в разное время на улице.

Асмик смотрела на собаку, яростно уничтожавшую цыпленка, напряженно соображая, что с ней делать.

Бабушка словно бы прочитала ее мысли.