В каждую субботу, вечером

Я беру туесок, гляжу на дно, на фотографию Нели. Удлиненные черным карандашом «живопись» глаза смотрят на меня знакомым непогрешимым взглядом.

Алеша приходит из кухни.

— Это кто кокнул тарелку? Не иначе — отец?

— Кто же еще!

— Ох, ручки хирургические! — укоризненно произнес Алеша. — И минуты нельзя оставить без присмотра!

— Вот что, Алеша, — он придет к нам в субботу.

— Ну и что? Как всегда.

— Вместе с Валерией Аркадьевной.

Алеша мгновенно оборачивается ко мне:

— С нею? Зачем? Не надо ее!

Глаза его возбужденно блестят, сейчас они не серые, скорее черные.

— Не хочу ее! Ни за что!

— Перестань! Всему есть предел!

— Если она придет, я уйду! — кричал Алеша.

— Не уйдешь. Подумай об отце.

— А он думал о нас, когда женился на этой мымре?

— Это его жена.

— Его жена — наша мама, — отвечает Алеша.

Я редко видел Алешу плачущим. Последний раз это было тогда, когда меня привезли из больницы домой.

Он встретил меня внизу, на улице, и расплакался. И я утешал его. Я же старший.

Чертовски грустное это зрелище — смотреть на здорового парнягу, лучшего ученика седьмого «А», который ревет, словно маленький.

— Ведь она вместо мамы, — всхлипывает Алеша, — вместо мамы!

Какой он сейчас и в самом деле маленький, непокладистый, по-мальчишечьи ершистый! И ему еще нужна мама. И отец нужен, чтобы жил вместе с нами, чтобы каждый день проверял Алешины уроки и спрашивал, что задано на завтра, когда вернется из школы, и почему он выбегает на улицу в мороз в распахнутом пальто…

Но кто же виноват, что все так случилось? Никто. Ни один человек.

Начало первого. Алеша заснул, привычно подложив левую руку под щеку. Во сне его лицо, как и у всех спящих детей, кроткое, беззащитное. Что-то бормочет про себя, потом затихает. Что ему снится? Утром, наверно, и сам не вспомнит. Сны забываются легко.

Все-таки я не отстану от него, я добьюсь, чтобы он уступил. Ради отца и ради меня.

Почитать, что ли? Сна ни в одном глазу. Беру книжку, Алеша принес из библиотеки рассказы Конан Дойля, выбрал на свой вкус. Но я не сказал ему, что уже давно читал-перечитал все эти рассказы.

Интересно, будет ли Ерофеев брать ее с собой на тренировки? Обычно спортсмены тренируются в Адлере ранней весной. Я тоже тренировался в Адлере. И бегал, и прыгал, и плавал наперегонки. Ранней весной в Адлере цветет магнолия и море тихое-тихое…

Нет, он не возьмет ее с собой в Адлер, он постарается всего себя отдать тренировке, чтобы ничто не отвлекало его. Такое правило в спорте.

Сколько времени Ерофеев будет еще прыгать? Ведь спортсмен обязан прежде всего быть молодым, это самое главное условие, а Ерофееву уж никак не меньше тридцати…

А что, если и вправду большой палец левой ноги стал рефлектировать? Чуть-чуть, совсем немного, я еще и сам не чувствую, но он уже начинает мало-помалу…

Может, и в самом деле время работает на меня? Я еще молод, сколько лет впереди, подумать только — чуть ли не целые полвека, а может, и того больше? Вдруг кто-нибудь умный, пытливый отыщет за эти годы такое средство, чтобы поднять меня на ноги? И я снова буду ходить.

Буду ходить так же, как ходил раньше, не думая о том, быстро ли хожу или медленно. Просто пойду, как все люди.

О, как бы я зашагал! Сперва медленно, осторожно, как бы пробуя землю ногой, так, как пробуют ногою воду, потом все быстрее, все быстрее — и побежал бы так, как бегал когда-то.

Отец утверждал, что я вовсе не умею ходить, как полагается, только и знаю, что бегаю. Алеша у нас куда более степенный, и походка у него солидная, размеренная…

Почему-то он уже остыл к проекту стадиона, на днях предложил новую тему — Дворец пионеров, но такой, какого еще никогда нигде не было. На крыше солярий, под землей гараж, и еще хорошо бы провести вокруг этого самого Дворца железную дорогу: захотел поехать куда-нибудь, сел в поезд — и готово!

— А метро? — спросил я. — Можно и на метро ехать.

— На железной дороге сами ребята будут и машинисты, и кондукторы, — ответил Алеша.

Он уже успел все продумать и на любой мой вопрос отвечает без запинки.

Интересно, сколько еще тем для дипломного проекта предложит он мне за эти годы?

Утром Алеша встает, как и обычно, в половине седьмого, подает мне завтрак, выпивает чашку чая и берет с собой в школу калорийную булочку и яблоко.

На ходу дает поручения:

— Скажи Полине Петровне, чтобы отдала белье в прачечную, а пылесос пусть не трогает, сам починю, когда приду из школы.

Потом спрашивает:

— У тебя когда контрольная по-английскому?

— Послезавтра.

— А конспект тебе принесли?

— Все в порядке. Кстати, для контрольной конспекта не требуется, пора знать.

— Ну-ну, — отвечает он озабоченно, — почитаешь там, что следует для контрольной…

— …а потом садись писать не торопясь, — продолжаю я.

Он уже в коридоре, надевает пальто.

— Я пошел…

— Счастливо.

Может быть, он еще что-то скажет. Вспомнит вчерашний наш разговор и скажет.

Но он молчит. И я жду: сейчас, вот сейчас хлопнет дверью, сбежит по лестнице вниз.

— Ладно, — говорит он из коридора, не входя в комнату, — скажи отцу…

— Что сказать?

Он медлит.

— В общем, делайте, как хотите…

И, не дожидаясь моего ответа, хлопает дверью.