Инженер был польщен. Экскурсия в туннеле! А что? Тем более для такой интересной женщины, как Лариса…
В городе, несмотря на весну, по ночам ложился мороз. Утром деревья стояли все белые, из-за клубящейся морозной дымки призраком виднелся Кремль. На бледном небе золотой луковицей блестела колокольня Ивана Великого. Вода в реке казалась льдисто-серой, студеной.
Калитин и Ангелина Львовна медленным шагом прогуливались по набережной и разговаривали.
— Почки на деревьях не померзнут?
— Не должны, — отвечал Марат. — Северная природа к холодам привыкшая.
Он подошел к одинокому, звонкому от мороза деревцу, пощупал ветки.
— Ну, что?
— Спят еще почки… Кстати, я тебе принес очередной «опус», — небрежно, стараясь не акцентировать на этом внимание, сказал Калитин.
«Опусами» он называл описания эпизодов, приходивших к нему из непонятного источника. Они становились все более явственными, обрастали подробностями, окрашивались эмоциями. Словно захватывающий кинофильм разворачивался в сознании Марата, и он проживал в нем как будто свои собственные трепетные, жаркие мгновения.
— Что ты чувствуешь, когда пишешь? — спросила Закревская.
— Чувствую, что я там живу. Но такого же не бывает!
Она остановилась у парапета, глядя на воду.
— Кто из нас осмелится утверждать, что бывает, а чего не бывает?
— Ты правда не считаешь меня психом? — улыбнулся Марат.
— Разумеется, нет. Что за глупости? — вздохнула она, провожая взглядом плывущие по воде льдинки. — Границы нормальности очень размыты. Психиатрия — сплошные условности, каждую из которых можно если не опровергнуть, то оспорить…
— Спасибо, утешила, — перебил он, заходя вперед и поворачиваясь к ней лицом. — Ну-ка, давай постоим. Значит, происходящее со мной выходит за эти ваши границы? Не бойся, говори.
— В общем, да… Но не стоит пугаться. Любой талант, любое проявление творческих способностей тоже выходит за общепринятые границы. Гениальность таит в себе своего рода… божественное безумие. Оставаясь в границах ума, можно создать только добротную подделку. Истинный шедевр рождается в иных сферах и оттуда приходит в наш мир. Именно поэтому гениальность столь притягательна.
— Ты серьезно?
— Это только мое мнение, — подчеркнула Закревская.
— Может, во мне просыпается гениальный писатель? — пошутил Марат. — Как же мне назвать свой шедевр? О! Придумал. «Семнадцать мгновений весны»… Как тебе?
— Избито. И вообще, это плагиат.
— Зато популярно. Сразу привлечет внимание.
— На чужих колесах далеко не уедешь.
— Ну во-о-от… — с притворной обидой протянул Калитин. — Так я и знал. Не успел пикнуть, сразу обрушился поток критики. Куда же это годится? Конечно, художника каждый может высмеять…
Так, дурачась и хохоча, они подошли к машине Марата.
— Тебя подвезти?
— Нет, — решительно отказалась Ангелина Львовна. — Я лучше на метро. В прошлый раз мы попали в такую «пробку»…
— Это не моя вина, — оправдывался он. — Я старался. Виноваты урбанизация и гигантомания. Города превращаются в технических монстров, которые пожирают не только чистый воздух, воду и здоровье граждан, но и время. Здорово я придумал?
— Здорово, здорово. Растешь, Калитин. Ладно, я побежала. Пока…
По дороге к подземке она обернулась и помахала ему рукой в белой пуховой варежке.
У входа в офис Ангелину Львовну поджидал Самойленко. Он курил.
— Позвонила твоя пациентка, сказала, что не придет.
— Почему?
— Откуда я знаю? Говорит, заболела. В городе эпидемия гриппа, да будет тебе известно.
Закревская знала про эпидемию. В транспорте люди чихали, кашляли и в ужасе шарахались друг от друга. В магазинах пахло хлоркой, а продавцы стояли за прилавками в масках, которые народ метко прозвал «намордниками».
— Олег! Немедленно приобрети себе «намордник»! — хихикнула она, закрывая за собой дверь кабинета.
— Что?…
Самойленко так и застыл с открытым ртом, машинально бросив в пепельницу недокуренную сигарету.
Закревская включила кофеварку, уселась за стол и достала из сумочки сложенные вчетверо листы с литературными опытами Марата Калитина. Они заинтересовали ее не только с медицинской точки зрения…