В хвойном море. Рассказы

Сергей рассмеялся, потом заговорил серьёзным тоном:

— Я— художник. А художник, как и писатель, артист, всегда занят образами, мыслями. Иной раз лежу я на диване, и ты думаешь, — отдыхаю. А я думаю о картине, которую пишу.

Рада верила и не верила ему.

— Ты ведь тоже думаешь о своей работе,

— Никогда. Почти никогда.

— И не тоскуешь по работе?

— Нет. Работа — это обязанность. Я стараюсь сделать больше и лучше. Сказать откровенно, так я хотела бы работать на автомашине.

— На грузовике?

— На легковой. Какую-нибудь персону возить. Утром привезла на работу и до обеда нечего делать, сиди, читай или кофту вяжи. Свози пообедать и до конца работы опять сиди. У парадных подъездов учреждений табуны «Волг» все дни стоят, а водители романы читают.

— Смотря какая персона, — возразил Сергей. — Иную персону привезешь на работу, а потом поступишь в распоряжение его жены, тещи, детей, — повезешь в магазины, в школу. А летом на дачу, в воскресенье в лес за грибами, на рыбалку… Знаю я таких водителей: себе не принадлежат.

— С такой работы я бы сразу ушла.

— У тебя хорошая работа.

— Автомобиль люблю, Сережка! Это же как живое существо, автомобиль-то.

После завтрака Рада надела рабочий комбинезон, спрятала волосы под парусиновую шапочку.

— Надо осмотреть машину, подтянуть, подрегулировать, прочистить, смазать.

Сергей восхищенно смотрел на Раду, на веселую заботливость ее, на пальцы с поломанными ногтями, цепко и бережно раскладывающие на брезенте инструменты.

— Сережа, милый!

— Что, дорогая?

— Будь мужчиной: достань из багажника сумку с домкратом.

— А еще что?

— А еще подложи под колеса колодки. Потом вынь мешок с камерами, будем заклеивать проколы.

Голос ее звучал звонко и весело.

Текли беззаботные дни. Море было ласковое, свежее, пахнущее солнцем и дальним ветром. В мареве голубели высокие горы. Дух праздности все больше врывался в жизнь городка: наступил разгар отпускного лета, и приезжие заселяли не только комнаты в домах местных жителей, но и сараи.

По утрам Рада ходила на базар. Домой возвращалась радостно возбужденная, с большим букетом роз. За ней шел носильщик с сумками, полными фруктов.

Щедро заплатив носильщику, Рада прежде всего устанавливала в вазу розы, не переставая восхищаться:

— Какие розы! Ты только посмотри, Сережа! А запах!.. Ой, я умру от счастья! Когда у меня будет большая квартира, я одну комнату отведу под розарий. Чтобы круглый год были розы. Всякие: белые, чайные, плетистые, штамбовые, центифольные, полиантовые. И чтобы балкон был увит розами.

— Недурно, — с безобидной усмешкой произнес Батырев.

— Вот что, Сережа. Нарисуй этот букет на память. Каждый лепесток нарисуй в точности.

Сергей промычал что-то неопределенное, потер нос, задумчиво глядя на жену.

— Нарисуешь?

— Видишь ли… — Сергей показал рукой в сторону террасы. — Я пишу дворик и не хотел бы переключать рабочее настроение на другое.

— Странный ты все-таки человек, Сережа.

— А именно?

— Ну, сам посуди: рисуешь и не знаешь, получишь ли что за свою картину, продашь ли ее?

— Работаю для души и не думаю о деньгах.

— Как же так? — удивилась Рада. — Мы на заводе заранее знаем, сколько получим за работу. Из наряда все ясно.

— И у художников бывает иногда работа по договорам, заказная.

— Так возьми и ты такую работу.

— Это не так просто.

— Да-а, — Рада задумчиво вздохнула. — Так нарисуешь розы? Дома повесили бы на память.

— Я уж сказал: не хочу перестраиваться. И кроме того, не угожу тебе.

— Чем не угодишь?

— Я не фотограф, а художник, я не хочу в точности рисовать каждый лепесток, каждый листок и каждый шип.

— Не хочешь?

И Рада принялась разбирать фрукты и овощи, а Сергей ушел на террасу, к этюднику.

С час прошло в молчании. Рада приготовила овощной салат, сварила сосиски, наломала на куски лаваш, позвала Сергея.

За завтраком он сказал, как бы между прочим:

— Я буду ходить с тобой на базар — и не надо будет нанимать носильщика.

— Рублевку носильщику пожалел? — с раздражением спросила Рада.

— Не жалею рублевку. А как-то неловко.

— А я люблю, чтобы меня обслуживали. Не даром ведь, за мои деньги! Я заработала обслуживание.

— Ну, ладно, ладно, только не сердись.

Раде было приятно, что Сергей не стал спорить, но что-то похожее на досаду томило ее душу, вызывая сердечную тоску по каким-то не очень ясным, несбывшимся желаниям и неоправдавшимся надеждам. «Скучно, — жаловалась самой себе. — Завтра прогулка по морю. Разве его вытащишь». Сказала другое:

— Ешь больше, а то похудел ты что-то.

Потом, когда Сергей работал, она подошла к нему, нежно положила руки на плечи, прижалась грудью к голове, задышала духами и теплом.

— Не сердись, что я такая… реактивная… своевольная… непонимающая Тебя.

— Я люблю тебя такую, какая ты есть, — Сергей погладил ее руку. — Но не мешай мне работать.

Рада обиделась.

— Я тебе мешаю! Вкалывала, вкалывала на заводе, чтобы поехать сюда отдыхать… первый раз в жизни у моря… А тут… торчишь около твоих холстов да еще, оказывается, мешаешь. И это называется наш медовый месяц.

Слезы потекли из глаз, она размазала их пятерней по щекам и спрашивала с укором:

— Ну, зачем ты женился, зачем?