В когтях багряного зверя

– Давайте ближе к делу, мсье, – поторопил я велеречивого товарища, обожающего нагнетать драматизм даже тогда, когда он был совсем неуместен.

– Я предлагаю, пока бронекаты на ходу, спустить наш плот на воду, еще больше его расширить и укрепить, затем снять с бронекатов Неутомимые Трудяги, приделать к ним винты и доплыть на остатках их энергии до материка, – выпалил Сенатор. – В противном случае, боюсь, нам придется до конца своих дней торчать на этой отрезанной от мира скале. И с тоской вспоминать рассказы Дарио Тамбурини о том, какие неисчислимые богатства ждут не дождутся нас в центре Европы… Ну как? Нравится вам моя идея?

Идея нового мужа Патриции Зигельмейер и впрямь была смела, не сказать безрассудна. Но вместе с этим приходилось признать, что он прав. Прав от первого до последнего слова. Что нам еще остается на Мадейре, кроме как сидеть и ждать, когда остановятся ДБВ? И опять же, как далеко мы можем с их помощью добраться, прежде чем они остановятся? Если, конечно, мы этого захотим и направим на это все наши усилия.

– А вы уверены, что мы успеем построить такой большой механический плот за три-четыре месяца? – усомнился я.

– Успеем, мсье, если приступим к работе завтра же. – Де Бодье, в отличие от меня, не питал на сей счет сомнений. – Вы, как шкипер, организуйте перевозку плота к воде, а постройку его двигательной системы мы с Джурой берем на себя.

– Что ж… – Я развел руками. – Пойду в таком случае созову народ на собрание. Надеюсь, нам с вами хватит красноречия, чтобы убедить людей сняться с насиженного места и отправиться к неведомым берегам…

Когда в товарищах согласья нет, на лад их дело не пойдет… К счастью, древний баснописец написал эти строки не о нашей большой и дружной компании. Мои люди и Физз вовсе не возражали против переселения в Европу, а Сандаварг в предчувствии новых битв и вовсе разразился громогласным ликованием. Люди Габора и сам Ласло поначалу заколебались. Но когда хитрый Сенатор сообщил им, что на бескрайнем европейском берегу мы непременно наткнемся на других спасшихся от потопа беженцев, истосковавшиеся по женщинам дальнобойцы сразу отринули все сомнения. И были готовы взяться за переправку плота к морю сей же момент. После чего нас поддержали и ангелопоклонники. А что им еще оставалось? Мы – их спасители, – вещали о новых необъятных и богатых землях и собирались туда отправиться. Кто же направлял нас в Европу, если не сам Септет Ангелов! Так неужели Людвиг со товарищи остались бы на Мадейре, проигнорировав осенившее нас знамение? Разумеется, нет – они же не безумцы!..

Не прошло и получаса, как собрание было закрыто, и все разошлись готовиться к грядущим трудовым свершениям.

На следующее утро работа уже вовсю кипела. Плот был полностью разобран и перевезен на восточное побережье – туда, где впоследствии прилив поможет нам спустить его на воду. Но повторная его сборка проходила иначе. Помимо увеличения площади и грузоподъемности плота, ему также была придана продолговатая, обтекаемая форма, напоминающая форму корабельного корпуса. Нести эту конструкцию по волнам предстояло двум ДБВ. И еще два двигателя должны были находиться в резерве с таким расчетом, чтобы в случае чего их можно было заменить прямо во время плавания.

Винты, механизм управления ими и руль Гуго сконструировал из частей трофейных бронекатов. Система была предельно простой, но ее монтаж все равно занял у нас полтора месяца.

В один из этих дней и было суждено умереть «Гольфстриму»…

Разбирать его на части я не позволил, но велел Сенатору взять в качестве основных двигателей для плота оба ДБВ с нашего бронеката. Гуго не возражал, а, наоборот, поблагодарил меня за столь щедрое предложение. Он, как и я, тоже привык к нашим Неутомимым Трудягам, успел как следует изучить их и знал, на что они способны в критической ситуации.

Оба сердца «Гольфстрима» были удалены и пересажены на плот, который по нашему общему согласию был назван «Гольфстрим-2». А сам отныне мертвый истребитель так и остался стоять на вершине прибрежного холма, развернутый носом к океану – там, где я попрощался со старым, слабеющим другом перед тем, как умертвил его собственными руками. Умертвил, не позволив ему дожить оставшиеся месяцы до неотвратимой естественной кончины.

Еще одна безвременная и трагическая, но на сей раз ненапрасная смерть, которую нам пришлось скрепя сердце пережить…

И в день, когда мы, загрузив на плот последние пожитки, наконец-то распрощались с Мадейрой, мертвый «Гольфстрим» был единственным, кто провожал нас, глядя нам вслед с береговой кручи. А мы еще долго оглядывались и махали ему руками. Так, словно он и впрямь был еще жив и просто решил остаться, потому что ему понравился этот гостеприимный остров. И даже когда Мадейра скрылась за горизонтом, мне казалось, что меня и «Гольфстрим» все еще связывает крепкая незримая нить, которая не порвется, даже если мы уплывем отсюда на другой край света.