В когтях германских шпионов

А главное, Евдокия Ермолаевна, точно бесплодная смоковница, не дает ему потомства. Между тем необходим наследник. Наследник, которого отец называл бы «дофином».

Ах, зачем у него нет дофина! Он определил бы его в лицей или правоведение, и, почём знать, впоследствии дофин мог бы носить раззолоченный камер-юнкерский мундир.

Говорят, что для этого требуется доказать сто лет дворянства. Но мало ли что говорят? Камер-юнкер Пенебельский, как бы это красиво и гордо звучало! Но, увы, также бесплодны мечты, как бесплодна сама Евдокия Ермолаевна. Это было весьма и весьма больным местом Ольгерда Фердинандовича.

Ему даже приходила мысль развестись и жениться вторично. Жениться на какой-нибудь обедневшей княжне. Бывали примеры…

Несколько лет назад Ольгерд Фердинандович был по делам своего банка в Париже. Там он познакомился с Артуром Мейэром, издателем газеты «Галуа». Мейэр женат на графине де Тюренн. Шутка ли сказать, какое историческое имя!..

Мейэр — семидесятилетний еврей. Графиня — молодое очаровательное существо. Но у Мейэра своя газета, свои миллионы, и он мог позволить себе роскошь жениться на девушке из когда-то владетельного дома.

У Пенебельского нет газеты, но у него есть миллионы, и ему не семьдесят лет, а всего под пятьдесят, и, наконец, он не еврей, а православный и недаром же ему так хотелось быть церковным старостой…

Развестись? Развестись — не то слово. Гораздо внушительнее звучит «расторгнуть брак». Ведь расторгнул же свой брак Наполеон с бесплодной Жозефиной и взял себе Марию-Луизу Австрийскую. А чем, спрашивается, Ольгерд Фердинандович не Наполеон в финансовых и банковских кругах Петрограда? И не только одного Петрограда. Его имя известно, и не как-нибудь, а по-настоящему, на биржах Лондона, Берлина, Парижа, Вены и Будапешта.

Молодая жена, да еще с титулом!..

Ольгерд Фердинандович был неравнодушен к титулам. Служащих своего банка он держал в чёрном теле. Если кто-нибудь из этих тружеников просил у него хотя бы самой ничтожной прибавки, он морщился:

— Раз вам невыгодно служить, поищите себе другого места. Ведь я же вас не удерживаю?

Но если какой-нибудь титулованный прохвост с подмоченной репутацией, волочивший по грязи свой графский или княжеский герб, обращался к Пенебельскому с просьбою дать взаймы пару-другую тысяч, Ольгерд Фердинандович, отлично зная, что не видать ему больше этих денег как ушей своих, никогда не отказывал. Не хватило бы духу отказать человеку с титулом.

Своих «аристократических друзей» Пенебельский облагал единственной повинностью. Это — бывать на его обедах и завтраках. Повинность — не из обременительных, принимая во внимание вкусные обеды, тонкое вино и дорогие сигары.

А Ольгерд Фердинандович мог небрежно сказать при случае:

— У меня обедал князь такой-то, граф такой-то, барон такой-то…

Чем дальше, тем больше разгорались его аппетиты. Князья и графы с подмоченной репутацией удовлетворяли его наполовину. Хотелось видеть в своей готической столовой особ дипломатического корпуса, министров. Он даже помирился бы на первое время с двумя-тремя «товарищами», которые, почём знать, не сегодня завтра сами могут выскочить в министры…

Утром Ольгерд Фердинандович заглянул в свой банк, принял нескольких человек, завтракал на Морской с двумя биржевиками и заглянул на минутку домой, не отпустив шофёра, так как ему надо было заехать еще к своей содержанке. Ольгерд Фердинандович имел содержанку, иначе это было бы совсем уж не по-банкирски…

В своём «наполеоновском» кабинете он докуривал сигару, просматривая отчеты своих отделений в Тегеране и Софии. Вошёл с карточкою на подносе лакей.

— Дама желает видеть ваше превосходительство…

Ольгерд Фердинандович взял карточку, тоненькую, узенькую, прозрачную. Стояло на ней: «Графиня Джулия Тригона».

— Проси!

Ольгерд Фердинандович сам выкатился навстречу графине.

Привела ее к Пенебельскому полученная утром телеграмма от Флуга:

«Сборы на воздушный флот наш требуют крайнего напряжения. Побывайте у Пенебельского. Пусть даст еще тысяч пятнадцать. Скажите, что „декорация“ ему пожалована, и я сам ему привезу вместе с патентом. И еще скажите ему, что „час близок“»…

Ольгерд Фердинандович, галантно расшаркавшись, приложился к ручке.

— Польщён видеть у себя вас, графиня. Прошу садиться. Я много наслышан о вашей красоте, графиня, но то, что я вижу, выше всяких описаний!

— Мерси, вы очень любезны, господин Пенебельский… Я привезла вам поклон от нашего общего друга Прэна.

Ольгерд Фердинандович насторожился и выжидающе вежливо смотрел на графиню.

— Да, поклон! И кроме того, господин Прэн уполномочил мне передать, что привезёт вам «декорацию» лично и, кроме того, самое главное — уведомить вас, что час близок.