В когтях германских шпионов

— Вопрос! Запишемся в госпиталь. Будем работать. Каждый человек, желающий приносить пользу, теперь на счету. А там, почём знать? Я, по крайней мере, всеми силами буду стараться попасть в какой-нибудь летучий отряд. Боже, как это интересно! В такие великие дни грешно и стыдно сидеть сложа руки. Мне предлагают работать здесь, в госпитале. Светлейшая желает, чтобы я работала у неё. Но это совсем, совсем не то, милая Сонечка! Здесь и там? Какая разница! Одно лишь останавливает меня: маме будет скучно. Но мама чуткая и добрая. Она меня поймёт. Едем, Сонечка?

— Едем!..

И вся полная каких-то нахлынувших радостей Сонечка бросилась обнимать и целовать княжну, повторяя:

— Едем! Едем! Едем!..

12. В Варшаве

Флугу, хотя и скрывавшемуся в Петрограде неуловимым «Фантомасом», не повезло. Во-первых, его разоблачили самым основательным образом, во-вторых, он лишился важной сообщницы, какою была для него до сих пор графиня Ирма Чечени, а в третьих, великолепно оборудованная на крыше «Семирамис-отеля» станция беспроволочного телеграфа опечатана была русскими военными властями.

Разумеется, все это повлекло за собою большие и малые неприятности для «Семирамис-отеля», и в особенности для упитанного директора из отставных нижних чинов прусской гвардии. Не успели этого гуся допросить и арестовать, как выяснилось, что «Семирамис-отель» — предприятие, на немецкие правительственные деньги основанное и до поры до времени благополучнейшим образом существующее.

В результате — полная переоценка всех ценностей, начиная с администрации и кончая прислугой. Отель сдан был в аренду французу, некоему господину Пелисье. Большой патриот, господин Пелисье, живой, энергичный, с бородкою Наполеона III, бранивший на чём свет стоит и немцев, и все немецкое, в каких-нибудь два-три дня завёл новые порядки, и «Семирамис-отель» стал неузнаваем.

Да и вообще с войною эта гранитная гостиница утратила свой прежний, такой шумный характер, с пестрой, международной толпой наводнявшей и ресторан, и белоколонный читальный зал, и вестибюль, и все площадки лестницы, и коридоры. Какое-то уныние, какая-то вдруг потускневшая публика. Все иностранцы — наперечёт. Исчезли красивые, эффектные, в громадных шляпах и в бриллиантах женщины. Куда девались изысканно одетые мужчины, такой особенной, западной складки?.. Война положила свою печать.

Мечущийся с такой милой улыбкой Пелисье только наружно был доволен. Внутри его скребли кошки. В особенности подкосило ресторан запрещение вина и спиртных напитков, опустел буфет, и сиротлив был его вымерший, без единой бутылки — хоть шаром покати — вид.

И Пелисье, делая красивый, плавный жест по направлению буфета, восклицал перед кем-нибудь из гостей, скромно заканчивающих обед минеральною водою или квасом:

— Увы, мосье! Это маленький Лувен!

Да, это был действительно «маленький Лувен», и господину Пелисье никто не мог бы отказать в его игривом, чисто галльском юморе. Юморе сквозь слезы.

Разлетелась — кто куда — и небольшая русская колония «Семирамис-отеля». Одна княгиня Долгошеева с дочерьми волей-неволей решила пережить здесь время войны, лишившей ее обычного отлета куда-нибудь за границу.

Освобожденный Агапеев лишь на несколько часов заглянул в отель, чтоб привести в порядок свои вещи, расплатиться и, взяв самое необходимое, уехал в распоряжение командующего армией на австрийском фронте. Его «дракон» следовал за ним, разобранный по частям, в двух вагонах.

Не было в «Семирамисе» больше ни Вовки, ни графини Чечени. Вовка щеголял в серой шинели, с узенькими серебряными погонами, и в защитной фуражке. Отдать справедливость — форма шла к нему, и его ассирийское лицо значительно выигрывало. Леонид Евгеньевич Аркадцев устроил Вовку в Красный Крест и отправил его поближе к позициям, причем главной штаб-квартирою Вовкиной была Варшава.

Красный Крест был здесь, как говорится, сбоку припеку. Для одной «видимости». На самом же деле, и узенькие погоны, и шинель, а главное — особая секретная бумага — давали Вовке возможность проникать повсюду, не считаясь с военным положением, повсюду, включительно до передовых позиций.

И Варшава, и все Царство Польское, кишмя кишели австро-германскими шпионами. На первый, поверхностный взгляд они как будто сникли, затаились, но в действительности продолжали работать — и как ретиво! — на пользу своему фатерлянду. Не проходило дня, чтоб не был где-нибудь арестован германский шпион, то скомпрометированный секретным телефоном, то уличенный в попытке сигнализировать каким-то подозрительным людям в штатском, людям, бог весть откуда взявшимся, то не в меру проявлявший интерес к железнодорожным и всяческим другим мостам.