В когтях германских шпионов

Топоча ногами, эскадронный схватился за голову, с искажённым лицом. В углах тонких губ проступила пена…

Флуг и Прейскер пытались успокоить его:

— Брось, ты волнуешься понапрасну… Брось! Приди в себя… Во-первых, твоего Ковальского могут поймать, и даже наверное поймают. За ним кинулись по всем радиусам, затравят, как зайца… А во-вторых, Ковальский, Снипялъский, Чертальский — не все ли равно? Сколько у тебя в эскадроне поляков?

— Шестнадцать… Ковальский семнадцатый…

— Ну, вот видишь! Целых шестнадцать польских свиней. За одного Ковальского ты можешь спустить со всех семь шкур!

— А ведь это верно, — спохватился Гумберг. — Это верно, — как-то вдруг странно успокоившись, повторил он, мигая холодными глазами, и с просветленным, слегка недоумевающим лицом, вспоминал: — Да-да… Я заметил сегодня… Мне показалось, что рядовые Шамновальский и Еленич не имели мундштучного повода. И все время ездили на одном трензеле. Это взвод Румпеля. И если этот дурацкий растяпа Румпель не вернёт мне Ковальского, живого или мёртвого, все равно я ему покажу… Я ему покажу… Не посмотрю на то, что он унтер-офицер и командует взводом…

— Брось, Гумберг! Охота тебе заниматься службой в неурочное время… Всему свой час… — убеждал Прейскер. — Ты знаешь, я сам строг и терпеть не могу никаких сентиментальностей… Брось! Служба службой, дисциплина дисциплиной, все это так, но надо же что-нибудь для души и для сердца. Сам же ты поднял женский вопрос, а перешёл на мундштуки! Садись! Пей свое пиво, кури свою сигару, и… скоро будет сладкое…

Вахмистр Фреммель, плечистый и рослый, казался еще выше в твёрдом, клеенчатом уланском кивере, лихо сдвинутом вбок на низко выстриженной голове. Череп с низеньким, плоским лбом у вахмистра совсем крохотный — годовалому ребенку впору. А мясистое лицо — хоть отбавляй! Тяжелый подбородок, тяжелые челюсти твердо выпирали у крохотных глазок сильно развитые скулы. Когда Фреммель смеялся, он напоминал гориллу.

Трудно сказать, кто внушал больший страх солдатам эскадрона: Прейскер или Фреммель. Пожалуй, Фреммель, потому что он, как вахмистр, был чаще на глазах у солдат. Вернее, они были чаще перед его заплывшими, вечно свирепыми глазками, свирепыми, даже когда они смеялись.

Прейскер ценил Фреммеля. Они вместе обделывали разные тёмные делишки с поставщиками фуража для лошадей и продовольствия для солдат эскадрона. Фреммель на "войне" исполнял все щекотливые главным образом кровавые поручения своего майора, который, волею кайзера, назначен был комендантом в Калише.

Этот самый Фреммель стоял у порога в ожидании распоряжений начальства.

— Подите сюда, Фреммель!

Вахмистр учебным шагом подошел к столу.

— Выпейте бокал пива!..

Это было громадной честью, и Фреммель оценил ее во всём объеме. Побагровевший от удовольствия, он выпалил:

— Прозит, господин майор!

И залпом осушил стакан.

— Вот вам сигара… Вы ее выкурите потом!

— Весьма благодарен, господин майор!.. — вторично выпалил Фреммель, беря красными, неуклюжими пальцами большую гамбургскую сигару.

— А теперь вот что, Фреммель… Вы ведь ходок по этой части… Нельзя ли достать двух девочек? Барону Гумбергу и мне. Барон любит брюнеток, а я, вы знаете мой вкус, — блондинок…

Фреммель задумался, сощурил и без того узенькие глазки.

— У вас, наверное, есть что-нибудь на примете? — поощрял его Прейскер.

— Так точно, господин майор! Для господина барона я имею в виду хорошенькую жидовочку… Черна, как смоль, косы, как два лошадиных хвоста, и глаза — два пулемётных дула…

Даже на мрачном, окаменевшем лице Флуга эти сравнения выдавили улыбку.

— А для меня?.. — спросил Прейскер.

— Для господина майора у меня есть на примете жена одного…

— Только не жена!.. — перебил Прейскер, поморщившись. — Девушка!.. И не старше семнадцати лет!

— В таком случае, есть и это, господин майор. Это дочь одного русского чиновника. Он служит по акцизному ведомству…

— Меня не интересует, где он служит!.. Хороша собой?

— Ангел!.. Белокурые волосы, голубые глаза и бела, как снег!

— Браво, браво, Фреммель! Вы становитесь поэтом… Итак, с Богом, за дело! Возьмите с собою десяток вооружённых улан и тащите их сюда, девушек… А с родственниками этих красоток — никаких церемоний. Да и девицам скажите: если будут упираться и выть, никого из близких не оставлю в живых! Поняли?..

— Понял, господин майор.

— Ступайте! Да не терять понапрасну дорогого времени!..

Фреммель, сделав четкий оборот налево кругом, вышел. Прейскер поглубже вставил в глаз монокль, усмехнулся.

— Ну, вот! Мы позабавимся… А Флуг в наказание, что упустил венгерку, останется без сладкого…

— Не по адресу, милейший, — огрызнулся Флуг. — Моя голова сейчас занята совсем другим… За весь день я так намаялся и устал, что пойду спать… Спокойной ночи, друзья, наслаждайтесь вовсю.

Высокий, мрачный Флуг исчез в глубине губернаторского дома.

После захода солнца никто из обывателей не смел выходить на улицу. Ни одна живая душа! Ослушникам этого распоряжения грозила смертная казнь, или попросту удар штыка, или сабли дозорного патруля…