В когтях германских шпионов

Но господин Гудсон вызвал бы значительно сильнейшее удивление у коллег своих, если бы они могли проникнуть в его номер и увидеть, как он, выбрав удобное время, когда нет никого по соседству, орудует целой системой дорогих, сверкающих новенькою сталью отмычек, желая сделать выходящую в номер графини Чечени дверь более податливой. Коллеги решили бы в один голос, что имеют дело не с корреспондентом американской газеты, а с так называемой отельной крысой, которая ночью проникает к богатым постояльцам и по мере возможности и удачи грабит их…

Вовка, получив от Арканцева шифрованную телеграмму, немедленно выехал в секретную командировку в Лодзь. Ирма осталась одна. Прощаясь, Вовка умолял ее все это время особенно беречься и никуда не выходить…

— Разве днём прогуляешься по главным улицам, да и то не одна лучше, а вместе с Тамарой и Сонечкой. Есть русская пословица «бережёного и Бог бережёт»… А тебе необходимо, сама знаешь, тщательно беречься.

День пролетел незаметно. Было так много солнца, движения, беспрерывно мелькающих впечатлений, и так весело и звонко смеялась Сонечка, и во время завтрака, и под каштанами Уяздовской аллеи, куда они направлялись вдвоём, желая соединить приятное с полезным — посещение раненых в госпитале польского благотворительного общества в кадетском корпусе, вместе с прогулкою. С наступлением вечера графине сделалось как-то не по себе. Беспричинная нервозность овладела ею, и мысль, что она проведёт ночь одна-одинешенька, наполняла ее какой-то холодной жутью… Мелькнуло даже желание пригласить Сонечку Эспарбэ переночевать вместе… Но, во-первых, Сонечка неразлучна с Тамарой и разобщать их было бы неудобно, а во-вторых, — опытная, тридцатилетняя женщина расписывается в собственной трусости, зовя к себе такого полуребенка — сама в опеке нуждается — как Сонечка.

Ирма тщательно заперлась на ключ и задвижку. Не менее тщательно осмотрела обе двери: и в опустевшую Вовкину комнату, и в другую, напротив, соседнюю, за которой помещался странный, длинноволосый человек в бородавках.

Ирма сунула под подушку револьвер, тот самый, заставивший в «Семирамисе» попятиться Флуга. Легла в холодные простыни, взяла какой-то французский роман, пыталась читать. Но буквы сливались какими-то пляшущими зигзагами. И уснуть не могла… Сон бежал. Бледная, с округлившимися восточными глазами своими, графиня прислушалась. Какое-то тихое царапанье, какой-то шорох… Смолкнет, затаившись… Опять… Или мышь начинает скрестись, или воображение разыгрывается…

Ирма съежилась в комочек, замерла, и ясно-ясно слышит биение сердца. Мышь продолжает скрестись… Встать?.. Обойти комнату? Крикнуть? Это вспугнёт, пожалуй… Но нет ни сил, ни воли. Каким-то оцепенением скованная лежит Ирма. И ширятся, расплываясь, зрачки, и нет сил протянуть руку, погасить электричество… Сердце уже не бьется, замирает, и какая-то неприятная, неприятная, обессиливающая истома входит и в сознание, и в мозг, и в тело, и в нервы… И рада была бы пошевельнуться, крикнуть… Но — не может… Не могла бы под самой страшной угрозой…

Так бывает во сне…

14. Чемодан Гудсона

Длинноволосый корреспондент с бородавкой и в тёмных очках предавался чрезвычайно странному занятию. С искусством, которое сделало бы честь любой профессиональной «отельной крысе», Гудсон какими-то особенными щипчиками так повернул ключ, вернее бородку его — ибо весь ключ находился в комнате Ирмы, — что образовалось небольшое отверстие в замке. Человек в бородавках, прищурившись, мог видеть свет у графини Гудсон, очевидно, готовился к чему-то важному и опасному не только для соседки, но и для себя самого. Он добыл из чемодана странный предмет, имеющий некоторое сходство с бинтом для усов. Но бинт для усов прозрачен и тонок, здесь же скорей какой-то подушкообразный вид. На концах этой продолговатой подушечки — шнурки петлёю, чтоб можно было застегнуть за уши. Он так и сделал. И нижняя часть лица вместе с носом закрылась. Тогда Гудсон взял механический пульверизатор с флаконом, какой-то жидкостью наполненным, просунул между ключом и замком тончайшую трубочку и, нажимая резиновую «грушу», наполнил влажной пылью — до того получались мельчайшие брызги — комнату Ирмы.

И несмотря на все виртуозное мастерство Гудсона, можно было отгадать ухом чуть уловимое царапанье тоненькой трубочки, ходившей взад и вперёд в скважине. Вот, когда чудилось графине, что скребется мышь. Это не была игра воображения — это была действительность. Гудсон, оставив пульверизатор, выждал по часам ровно десять минут и уже смелей заработал щипчиками, снабженными какими-то нежными, как ножки насекомого, щупальцами. Эти щупальца, как живые, управлялись с «бородкою» ключа. В конце концов дверь открылась, и Гудсон смело вошёл в номер графини Чечени.