В когтях германских шпионов

Ковальский размеренным учебным шагом, но без немецкой утрировки, подошёл к офицеру и, звякнув шпорами, левой рукой придерживая саблю, правую поднеся к маховой шапке с белым черепом, вытянулся.

— Что такое? Сабля?.. Польская свинья, ты не достоин носить саблю! Унтер-офицер Румпель, отстегните у него саблю!

Румпель, отъевшийся унтер-офицер с порядочным животиком, нагибаясь и пыхтя в щетинистые, прокуренные усы, отстегнул у Ковальского саблю.

Прейскер, надутый и чванный, приготовился к любопытному зрелищу.

— Унтер-офицер Румпель, рядовой Шиман, встаньте по бокам этого негодяя-полячишки…

Раз — раз — раз… Оба солдата, в три темпа, механически «перестроились», и неподвижный, покрытый смертельной бледностью Ковальский очутился между ними. Неподвижный — это казалось только. Он весь незаметно дрожал, и вздрагивали пальцы руки, отдававшей честь…

Гумберг встал и близко подошёл к проштрафившемуся солдату.

— Ну, ты, знаешь «катехизис»?.. Смотри мне в глаза!

Ковальский молчал.

— Ты знаешь катехизис? — повторил Гумберг, как-то зловеще закусывая нижнюю губу.

В ответ, чуть слышно:

— Знаю…

— Кто самый великий человек на земле?

— Кайзер Вильгельм…

— В чём его главные заслуги?

— Кайзер Вильгельм поднял могущество Германии, могущество, созданное Бисмарком…

— Так… Еще?.. Дальше?..

Ковальский молчал. Он знал, что за это молчание его ждут побои. Знал… Видел, как пошло судорогою холеное, бритое лицо Гумберга, но сил не хватало вымолвить.

— Дальше!..

И Гумберг подошёл к нему еще ближе, вплотную. Ковальский слышал запах пряных духов, исходивших от подбитой мехом венгерки. Ковальский молчал, стиснув зубы.

— A-а… Не нравится… Не нравится! Скажешь или нет?

И выждав секунду, Гумберг ударил Ковальского по щеке. И бледная, без кровинки, она вспыхнула розовым оттиском ладони со всеми пятью пальцами… Голова солдата откинулась на мгновение в сторону, и опять все по-прежнему…

Эта пощечина опьянила Гумберга. Глаза вспыхнули каким-то безумием, ходуном заходили его тонкие ноздри.

— Ну, повторяй за мной: одна из величайших заслуг кайзера Вильгельма в том, что он держит в ежовых рукавицах всех польских собак и свиней княжества Познанского… Повтори!

Ковальский, монотонно, прерываясь, начал:

— Одна из величайших… заслуг кайзера Вильгельма…

— Дальше! — нетерпеливо топнул ногою ротмистр.

— В том, что он держит…

— Дальше, скотина! Дальше, проклятое быдло!

Ковальский не мог «дальше». Он знал, что сейчас же начнется избиение, — но, будь что будет… Несчастный солдат закрыл глаза, чтоб не видеть искаженного зверского лица Гумберга. И он не видел его, только чувствовал противный, мутящий голову сладковатый запах…

— A-а, полячишка, не любишь?.. Здесь, на этом месте, осечка… И ничем, ничем, не вобьёшь в вас, проклятых, сознание долга беспрекословно повиноваться…

И удары, на этот раз уже кулаками, посыпались на Ковальского. И он стоял, не смея шевельнуться, не смея даже вытереть кровь, хлынувшую из носа и разбитых губ. Малейшее движение — и оба стража, Шиман и Румпель, тотчас же раскроят ему саблями череп… И только голова, как неживая, моталась и вправо, и влево, то вперёд, то назад, от этих ударов. И кровь стекала на венгерку и напитывались ею белые, траурные шнуры.

Гумбергу надоело бить. Он скорчил брезгливую гримасу, увидев на пальцах своих кровь.

— Уведите эту сволочь и заприте ее куда-нибудь в конюшню или в свинячий хлев. А завтра мы еще с ним побеседуем! Да чтоб не смел подходить к нему даже близко никто из поляков эскадрона. Слышите, Румпель?..

— Есть, господин ротмистр!..

Ковальского, оглушенного, окровавленного, шатающегося, увели, а Гумберг, кликнув Ганса, велел принести себе таз с теплой водою и полотенце. И тщательно вымыв руки, он спросил майора:

— А правда, я страшен в гневе?

— Молодец… Ты его ловко обработал, полячишку паршивого!.. Но ты, мой друг, не знаешь одного секрета — надо сложить руку раковиной, ладонь, видишь, вот так… Один легкий удар — и барабанная перепонка готова! Человек оглох!.. Ну, давай, будем пить свое пиво…

— Прозит!

— Прозит!..

Офицеры чокнулись. Гумберг поднёс к глазам кисть левой руки, охваченную золотой браслеткою-часиками.

— Слушай, Прейскер… Я начинаю беспокоиться…

— Да, в самом деле… Где же это Флуг?

— A-а, тебя разбирает нетерпение… Ты уже предвкушал объятия очаровательной венгерки…

— Нет, кроме шуток… Одно из двух — или он почему-то задержался, или где-нибудь в пути его зацапали русские.

— Последнее было бы печально. С Флугом не поцеремонятся… Но будем надеяться на благоприятный исход. А пока что, не угостишь ли ты меня, как добрый хозяин, какой-нибудь интересной красоткой?

— Отчего же… У меня по этой части ходок вахмистр Фремель. Славный парень! На все руки мастер. Он жил здесь, в Калише, под видом… чёрт его знает под видом чего… И знает здесь все и вся. Он таскал ко мне и полек, и жидовочек… У него это дело просто — вламывается в дом чуть ли не целым взводом, и «пожалуйте бриться». А если мужья, отцы, женихи и братья осмеливаются протестовать, расправа с ними очень короткая… Но что это, кажется, подъехал кто-то?