В Коктебеле никто не торопится

Внезапно оба почувствовали, что зверски проголодались, и уселись в первом попавшемся уличном кафе. Полина отметила, что цены здесь тоже вполне доступные. Ее дурацкая щепетильность вгоняла ее в краску каждый раз, как Никита за нее платил, поэтому есть она старалась мало, как птичка.

– Если у тебя что-то с аппетитом, или ты решила сесть на диету, то это одно, – между делом заметил Никита, когда она сделала до смешного скромный заказ: салат и котлету «по-киевски» без гарнира. – Но если ты судорожно считаешь, не объешь ли ты меня, то это глупо. Можешь быть уверена, что свою жену я прокормить обедом вполне в состоянии.

Полина залилась краской, сама не зная, от смущения или от восторга, вызванного этим коротким, но таким емким словом «жена».

Никогда и никому она не признавалась в том, что мечтает о штампе в паспорте. Точнее, даже не о штампе, как таковом, а именно о физическом состоянии замужней женщины. Когда есть к кому спешить домой. Есть кому варить супы и печь пироги. Есть от кого рожать детей. Мальчика и девочку. Умненьких и непоседливых.

В глазах всех своих знакомых она была достаточно эмансипированной для того, чтобы поднимать свою независимость на щит. Но в глубине души мечтала только об одном – чтобы у нее была такая семья, как у папы с мамой. Родители всегда любили друг друга. Полина выросла с этим убеждением, и ее вера в родительскую любовь не пошатнулась ни разу. Они всегда все делали вместе – копали грядки на даче, готовили скромный ужин, ходили на утренник к Полине, несли свой крест, заботясь об Оле.

Полина вспомнила, как однажды, уже после смерти отца, спросила маму, не боялась ли та, что отец после рождения больной дочери оставит ее с двумя детьми на руках. Мама даже не сразу поняла, о чем она спрашивает.

– Ну как же, такое же часто бывает, когда мужики сбегают от жен с больными детьми, – пояснила свою мысль Полина. – Мужики же боятся ответственности.

– За всех мужиков не скажу, поскольку в них не разбираюсь, – с достоинством ответила мама. – А в папе я всегда была уверена. Никогда бы он меня в беде одну не оставил. Да и Олю он любил по-настоящему. И не важно ему было, здоровая она или больная. Он к вам обеим одинаково всегда относился. С нежностью.

– Я помню, – тихо сказала тогда Полина. Сейчас, сидя в маленьком кафе, мимо которого текла разношерстная людская толпа, по отпускному ленивая, безмятежная, никуда не торопящаяся, она вспомнила этот разговор и внезапно поняла, что может быть так же уверена в Никите, как мама всю жизнь была уверена в папе. Он ее тоже не бросит и не предаст. Никогда.

Счастье, охватившее ее, было таким сильным, что она даже есть перестала, не в силах глотать. Ей казалось, что она сейчас задохнется от этого счастья, ставшего комом в горле. И вправду, почему, когда ты счастлив, хочется плакать?

Незаметно для самой себя она задала этот вопрос вслух. Никита улыбнулся.

– Любая сильная эмоция одинаково разрушающе действует на нервную систему, – сказал он менторским тоном. – Не зря же говорят, что стресс и дистресс – это две стороны одного и того же явления. Сильные страсти убивают, Пони, неужели ты этого не знала? Поэтому нужно держать себя в руках. Понятно тебе?

– Все-таки ты очень умный, – задумчиво сказала Полина. – Я даже боюсь, что не смогу тебе соответствовать и ты меня разлюбишь, когда поймешь, какая я дурочка.

– Темная ты бутылка, – сказал он так нежно, что у Полины снова защипало в носу. До этой минуты так нежно с ней разговаривал только папа. – Я никогда-никогда тебя не разлюблю. Даже и не надейся.

– Никита, – сказала она, и голос ее снова дрогнул, – ты знаешь, наверное, это глупо, но я боюсь.

– Чего ты боишься?

– Что-то должно случиться. Понимаешь, в жизни всегда есть некий баланс. Между добром и злом, между черным и белым, между счастьем и несчастьем, войной и миром. Весы истории всегда уравновешивают чаши. И если мне сейчас так хорошо, что я задыхаюсь от счастья, значит, обязательно случится что-то плохое. Причем равное по силе. И когда я оцениваю силу своего счастья, то мне становится страшно от разрушительных последствий предстоящего несчастья.

– Вот как в твою хорошенькую головку влезает столько глупостей? – Он, кажется, начал сердиться. – Пони, все твои неприятности и несчастья позади. Ты же сама мне говорила, что в последний год у тебя их было немало. Вот сейчас, прямо в эту минуту черная полоса заканчивается, и начинается белая, в которой все будет хорошо. Мы с тобой через четыре дня вместе уедем домой, ты переберешься ко мне, мы подадим заявление в ЗАГС, и я тебе обещаю, что ты будешь есть счастье огромными ложками. Хочешь – с икрой, хочешь – с вареньем.

– Не сердись, Никит, но у меня, правда, предчувствие какое-то нехорошее, – виновато сказала Полина. – Я, наверное, действительно излишне впечатлительна. Я буду работать над собой, обещаю. Только бы ничего не случилось сейчас, когда все и впрямь начинает налаживаться!