В конце концов

Потом он стал главой нацистской Германии. Масштабы его деятельности гигантски выросли, но принцип, по которому он выдвигал и приближал к себе людей, сохранился в неприкосновенности. Это обязательно были люди с крепкими кулаками, для которых не было ничего святого, не знающие ни чести, ни совести, люди, от которых требовалось одно — слепая верность фюреру. И хотя назывались они уже министрами, рейхсмаршалами, гроссадмиралами, гаулейтерами и крейслейтерами, они, в сущности, оставались теми же, какими были в дни, когда в пивных Баварии сколачивалась их партия. Бандитами, уголовниками. И жаргон их, когда они оставались в своей, очень замкнутой среде, был прежним. Советское обвинение представило суду стенографический отчет совещания Геринга с рейхсминистром оккупированных территорий, с представителями высшего военного командования и правительства, действовавшими на этих территориях. Этот отчет навсегда останется одним из документов, разоблачающих не только разбойничью суть, но и лик нацизма.

Заявив, что Германия отныне владеет самыми плодородными землями — от Атлантики до Волги и Кавказа, самыми лучшими землями, которые только имеются в Европе, и что страна за страной, одна богаче другой, завоевываются доблестными германскими войсками, он сказал, что требует от своих слушателей немедленно же начинать грабить эти страны. Геринг не считал даже нужным замаскировать слово «грабить» подходящим синонимом.

Раньше все было значительно проще. Тогда это называлось разбоем. Это соответствовало старой формуле — отнимать то, что завоевано. Теперь формулы стали гуманнее. Несмотря на это, я намереваюсь грабить, именно грабить и грабить эффективно.

И свою прямую директиву уполномоченным правительства и военачальникам он определяет в такой «изящной» форме:

Вы должны быть, как лягавые собаки. Там, где имеется еще кое-что, что может пригодиться нам, немцам, вы должны вынюхивать и отнимать. Оно должно быть молниеносно добыто со складов и доставлено сюда.

Он требует, чтобы все, что еще осталось на витринах французских магазинов, или в элеваторах, или на продуктовых складах оккупированных стран, было бы немедленно конфисковано и вывезено в Германию.

Рисуя перспективы этого всеевропейского грабежа, сам распаляясь при этом, он требует, чтобы рейхскомиссары вывозили все, что можно, не считаясь ни с голодом, ни даже с вымиранием ограбленных народов. В нашу задачу не входит содержание народа, который внутренне, конечно, против нас. Знайте, если из всех стран будет доноситься до нас ругань, мы будем знать, что вы действуете правильно.

Хладнокровно требуя грабить все подчистую, Геринг оговаривает, чтобы и сами грабители при этом ни в чем не нуждались, чтобы они на глазах даже вымирающего от голода населения сами катались как сыр в масле. И чтобы подчеркнуть, что они есть раса господ и что для этой избранной расы законы местной экономии не писаны, ей все позволено.

Я ничего не скажу вам, напротив, я обиделся бы на вас, если бы мы, например, в Париже не имели бы чудесных ресторанов, где мы, немцы, победители, могли бы всласть поесть. Но мне не доставляет удовольствия, чтобы туда шлялись французы. «Максим» [7] должен иметь лучшую кухню только для немецких офицеров и немцев, а отнюдь не для этих французов, на которых мне наплевать. Мы должны всюду иметь такие рестораны только для немцев. Французы таскаться туда не должны. Им такой еды не нужно.