В конце пути

Крыльцо под длинным зеленым навесом. Регистрационная стойка, за ней работала женщина с пышной копной волос, одетая в ярко-розовое платье. Приемная: диваны, живые цветы, пожилые люди в инвалидных креслах, возле некоторых стояли на коленях родственники, держали стариков за руку, беседовали.

Кто-то грустил, кто-то улыбался. Кто-то пребывал не здесь, а в неведомой дали, но даже самые старые и отрешенные провожали Смерть глазами – узнавали его, хотя давно не узнавали ближайших друзей.

Пойдем! – торопил Смерть и вел Чарли по коридорам. Смерть, похоже, хорошо знал это место, лихо уворачивался от встреченного персонала, медсестер с папками, деловитого доктора, родственников с телефонами у уха, сотрудников, которые возили стариков в кафе и обратно. Пойдем!

Оставили позади очередь к лифту – сплошь инвалидные коляски, – взлетели по лестнице, и в очередном коридоре, украшенном цветами и кактусами в горшках, Чарли уловил музыку. Скрипки, виолончель, пианино. Инструменты звучали издалека и вразнобой, однако по мере того, как Чарли и Смерть шли, музыка набирала силу, заполняла коридоры. Наконец впереди возникли двойные двери, Смерть приоткрыл их и предложил Чарли заглянуть.

Большая комната, в центре уставленная стульями, а по бокам – инвалидными креслами и ходунками. В комнате сидели старики, многие спали, некоторые похрапывали. На одном дедушке была ермолка, другой разгадывал кроссворд и не обращал ни малейшего внимания на скрипучих музыкантов.

Чарли перевел на них глаза.

Дети, человек пятнадцать-двадцать. Их средний возраст составлял, пожалуй, лет двенадцать, с кожей всех оттенков – от бледной персидской, нежной и легко сгорающей на солнце, до темной индийской, цвета осени. Среди музыкантов было три или четыре девочки, и две из них, а также учительница, прятали волосы под хиджабом.

Чарли глянул на Смерть, и Смерть с улыбкой произнес: думаю, сейчас они замахнутся на Баха. Не суди слишком строго.

Он мягко прикрыл двери и повел Чарли по очередным коридорам, дальше и дальше – туда, где в одиночестве сидел старик: он смотрел через окно на улицу внизу, на коленях лежала раскрытая книга, голова клонилась набок, глаза были желтыми, тусклыми.

Какая-то женщина напротив старика делала записи на папке-планшете. Увидев Смерть, женщина поспешно встала.

– О… это вы.

Добрый день, бодро ответил Смерть. Как ваши дела?

– У меня… все хорошо, спасибо.

Это Чарли, он мой вестник, пояснил Смерть, когда взгляд женщины переметнулся на лицо Чарли. Да, выглядит неважно, на него обрушилась гора из человеческих страхов, замаскированных под неуправляемый поезд.

– А… понятно.

Ничего она не поняла, но кто же станет придираться к словам Смерти?

Мы получили большое удовольствие от музыки.

– От му… а, школьники. Да, они у нас впервые. Я решила, постояльцам понравится.

Ребята из мусульманской школы?

– Да.

Играют в еврейском доме для престарелых?

– Да. Кое-кто из наших старичков… отреагировал без особого восторга, политика, все связано, сами понимаете. Но я сказала – у нас половина персонала мусульмане, а вторая половина индусы и христиане; если уж вы разрешаете человеку, который верит не в вашего пророка, подтирать вам задницу, то и от классики не умрете, правда? В школе предложение встретили с огромным энтузиазмом, сказали, что они с большим удовольствием, что все мы одинаковы, и что… Ну ладно. Вы пришли за… – мягкий кивок в сторону отрешенного старика.

Верно.

– Ясно. Тогда, э-э, я вернусь, скажем… через час?

Замечательно.

– Хорошо. Что ж, я… ненадолго вас покину.

Спасибо. Вы очень добры.

Женщина кивнула и поспешно исчезла.

Смерть опустился на колени перед инвалидным креслом, вложил свою ладонь в руку старика.

Чарли стало интересно, что именно видела женщина, что она слышала, когда Смерть говорил? Слышала ли те же слова, что и Чарли; видела ли тот же образ? Или у нее с начальником Чарли шла своя, личная беседа – тайная, понятная лишь им двоим?

А старик?

Он открыл глаза от прикосновения Смерти и узрел…

…то, что он узрел, было его секретом, его и больше ничьим, однако старик улыбнулся.

– А, – прохрипел он. – Это ты.

Здравствуй, Исаак.

– Сколько лет, сколько зим.

Много времени прошло, правда?

– Ты не изменился.

Да? А по-моему…

– Где же мы в последний раз?..

Собибор[16].

– Собибор, – выдохнул старик. – Помню. Ты там был. Ты мне помогал, ты обещал никому об этом не рассказывать, и я тоже молчал. Собибор – в лагере каждый день приходилось выживать, и ты там был, и вместе…

Смерть крепче стиснул старческую ладонь, с улыбкой заглянул в древние мутные глаза. Я помню. Я был там постоянно. Ты жил сегодняшним днем, потом – завтрашним, и рано или поздно эти дни кончились бы, и ты бы обязательно дожил. Я помню.

Старик с огромным трудом положил свободную ладонь поверх руки Смерти, тоже стиснул.

– Я все думал, когда же увижу тебя вновь, друг мой. Много раз мне казалось… но ты приходил за кем-нибудь другим, не за мной. И я гадал – может, это из-за того, что мы сделали, через что прошли вместе; может, тебе нужен живой свидетель, тот, кто не забудет.