В конце улицы (ЛП)

Обнаженный Малфой стоит на коленях под душем, вода омывает его, словно водопад. В правой руке он держит бритву Гермионы, левая рука сжата в кулак. Кровь течет по его руке, смешивается с водой, стекает по темной татуировке на предплечье… Нет, это не татуировка…

Темная Метка.

Малфой поднимает голову. На секунду он забывает, что обнажен и выглядит кромешно отчаявшимся. Ни следа на презрительную улыбку.

Светлые волосы липнут к мокрому лбу. Глаза почти черные и пустые, лицо искажено. Безнадежность окутывает Малфоя, словно темное облако.

— Она не сходит, — шепчет он. — Не сходит…

Гермиона осторожно подходит к нему. В этот раз он не вздрагивает. Кажется, что он окаменел. Она выключает воду. И медленно опускается на колени на мягкий коврик. Протягивает руку, и он отдает ей бритву.

Оба молчат.

Гермиона не знает, что говорить, потому что сказать нечего.

Метка не сойдет. Никогда она не сойдет, и Малфой знает это так же, как и она. Никакое волшебство не способно убрать Метку.

И впервые Гермиона молчит, чтобы не быть жестокой. Ведь правда была бы именно такой — жестокой.

Его тело покрыто синяками. Она старается не смотреть, но все же не может отвести взгляд.

Она давно не видела других ран, кроме ободранной коленки или кровоточащего носа, и все это легко лечится в течение нескольких секунд. Почему Малфой не дал излечить себя?

— Помочь? — спрашивает она, указывая на синяки.

Он качает головой.

— Почему?

Малфой проводит руками по лицу, убирая мокрые волосы.

— Пожалуйста, иди, — надломленным голосом просит он. — Я и так достаточно унижен, хватит.

В первый раз в ее жизни Малфой сказал «пожалуйста». И это единственная причина, почему она слушается.

— Хорошо.

Гермиона уходит, зажав в руке бритву и прихватив по дороге и свои маникюрные ножнички. Она почти уверена, что это не была попытка самоубийства. Но «почти уверена» — это не «стопроцентно убеждена», а если чему Гермиона и научилась в жизни, то необходимости быть предосторожной. На всякий случай. Всякий.

А пока она делает чай, просто, чтобы занять руки. При этом прислушивается к происходящему в ванной, но вода выключенная, и все тихо. Когда Гермиона уже готова проверить, не сидит ли Малфой до сих пор там — голый и мокрый, — дверь наконец-то открывается.

Он живой. Она сама удивляется возникшему облегчению, словно с души упал камень.

Он живой.

Он переоделся, и одежда Рона выглядит на нем именно так нелепо, как и ожидалось. Клетчатая рубашка слишком широкая, длинная и висит на нем, словно ночная рубашка. Брюки Малфой подвернул. Он хмурится, и на лице написано «Не смешно!», словно он знает, как смотрится в этих вещах.

Он выглядит непривычно… ранимым. Смешным. Тонким. Молодым. И более человечным.

Крови уже нет, а на предплечье красуется повязка. Гермиона больше не предлагает ему помощь. Вместо этого просто протягивает ему чашку. Он неуверенно берет ее и спрашивает:

— У тебя есть что-нибудь покрепче чая?

— Я не собираюсь напиваться с тобой.

***

Сегодня двадцать третье декабря, а она напилась с Драко Малфоем. Во что превратилась ее жизнь?

Они сидят по разным концам дивана, у каждого в руке стакан виски. Мистер Уизли когда-то дарил его. Перед ними огромное окно, потрясающий вид, бесконечная высота.

— Что случилось? — спрашивает Гермиона.

Она выпила достаточно, чтобы расслабиться и принять всю абсурдность ситуации, но не настолько, чтобы перестать задавать вопросы.

— За последние двадцать лет? — глухо спрашивает он. — Много чего.

— Вчера, придурок.

— Ах это, — Малфой откидывает голову на спинку дивана, смотрит в потолок и трет глаза. — А у тебя что случилось?

— Много чего, — отрезает она и добавляет: — Мы говорим не обо мне, не увиливай.

Он смеется, словно Гермиона удачно пошутила, и делает глоток виски. Покачивает стакан, наблюдая, как плещется янтарная жидкость.

Гермиону мутит.

— Ты и Рон… — начинает он.

Она предупреждающе смотрит на него.

Малфой успокаивающе поднимает руку.

— Я просто хотел сказать, что удивился, когда услышал о вашем разводе. Я невысокого мнения об Уизли, но ведь они такие… — он явно ищет слово, которое не прозвучало бы оскорбительно. — Семейные, — наконец заканчивает он.

— Поэтому дети и остались с Роном, — отвечает Гермиона. Ее голос звучит будто со стороны, и она ненавидит себя, что вообще упомянула детей. Одновременно она горда, что сказала это спокойно.

Малфой кивает. Между ними висит тишина. Неоновый свет с улицы причудливо расцвечивает их лица.

— Скорпиус, — тихо говорит Малфой, а Гермиона непроизвольно задерживает дыхание, потому что он в первый раз упоминает сына. — Он тоже остался. С Асторией.

— Я не знала, что вы развелись.

— Нет, не… развелись, — он качает головой. — А как проходит рождественский праздник в гостях у бывшей свекрови? Наверняка мило и под напряжением. Все сражаются за детей?

— И совсем без напряжения.

— Как все случилось? Медленное угасание?

Гермиона сжимает губы.