В космической пустоте

Телдин глубоко вздохнул и сделал выпад. В последний момент он вспомнил — сплошной туман. Его рука метнулась вперед, опираясь на всю тяжесть тела. В момент удара он ожидал боли в запястье, но этого не произошло. Прямой и твердый, сустав принял удар без боли или проблем. С глухим стуком меч глубоко вошел в мачту.

Он понял, что выпад был правильным. Все сработало, и это было легко и почти естественно. Он посмотрел на меч, воткнутый в мачту на уровне груди. Лезвие на целую ладонь погрузилось в закаленное железное дерево. Он отпустил меч, слегка потянув рукоять в сторону, так что оружие задрожало и запело. Он вытянулся по стойке «смирно» и отдал Элфреду безупречный салют, как его учили в армии. — Мачта мертва, сэр, — рявкнул он.

Он отдал честь, а Элфред тщетно пытался не рассмеяться. Воин хлопнул его по плечу. — Молодец, парень, — усмехнулся он. — Хороший удар. Мы еще немного поработаем над этим позже. Он помолчал. — Вот что я вам скажу — отправляйтесь в офицерский салон. Я присоединюсь к вам, как только смогу. Мне хочется угостить вас выпивкой. В безупречном парадном стиле он ответил на приветствие Телдина и произнес: — Свободен. Затем он повернулся к матросу, который наблюдал за происходящим с некоторым удивлением. — Ну, что, Генди? Ты не желаешь забрать свой меч?

*****

Телдин начал ценить офицерский салон как место для отдыха и размышлений. Это была уютная комната, гораздо более удобная, чем любая другая каюта на борту «Зонда». В центре стоял единственный стол, большой и круглый, сделанный из куска ствола огромного дерева. Бледно-оранжевое дерево было хорошо отполировано, чтобы подчеркнуть сложную зернистую структуру, и Телдин нашел его красивым. Всю свою жизнь он ценил плотницкое искусство и наслаждался ощущением хорошего дерева и режущих инструментов в своих руках. Временами ему хотелось, чтобы обстоятельства сложились иначе, чтобы у него было время оттачивать свое мастерство. Когда, если он когда-нибудь, вернется домой, то был твердо намерен сделать себе такой же стол, как в салоне.

Стулья, окружавшие стол, были обтянуты богатой бордовой кожей с небольшой мягкой обивкой сидений и спинок — вероятно, из конского волоса. Но их угол наклона и форма делали их более удобными, чем некоторые из глубоких мягких кресел, которые он видел во время своих путешествий. У передней переборки стояла двухместная кушетка такой же конструкции, а в углу, как раз за дверью, стоял небольшой винный шкафчик, запертый ключами, имевшимися только у старших офицеров.

Главной особенностью офицерского салона, а главное, что привлекало Телдина больше всего, был огромный овальный иллюминатор, вмонтированный в боковую переборку. Этот иллюминатор занимал всю длину переборки, больше человеческого роста, и поднимался от палубы к потолку. Заполнявший его хрусталь сильно отличался от стекла, которое он видел в некоторых окнах на Кринне. Те стекла были волнистыми и неровными, искажая вид через них. Хрусталь же, был гладким и однородным. Но он был толстым; он мог сказать это по тому факту, что все видимое сквозь него приобретало едва заметный оттенок зеленого цвета. Хрусталь также не был похож на стекло своими свойствами. Стеклянное окно было бы слегка холодным на ощупь. У этого, напротив, казалось, вообще не было никакой температуры, и когда он провел по нему руками, они не оставили ни полос, ни отпечатков пальцев. Иллюминатор был разделен на две части — центральный круг, похожий на зрачок глаза, окруженный полудюжиной изогнутых сегментов.

Во время путешествия через дикое пространство, еще до того, как они добрались до хрустальной оболочки, Телдин обнаружил, что его тянет в салон. Он часто приходил сюда и придвигал один из стульев к иллюминатору. Иногда он часами просиживал там, глядя на черноту космоса и на звезды, придававшие хрусталю едва заметный зеленый оттенок. Он обнаружил, что там есть подлинная красота. Не красота скалистых гор или холмистых, покрытых золотыми волнами равнин, которые он знал на Кринне, а первозданная, кристально чистая красота, которую он находил бесконечно очаровательной.

И еще там был покой, покой для беспокойной души. Он знал, что в диком пространстве есть опасности — гномы и Эстрисс говорили ему об этом, и он сам видел это. Но когда он смотрел на его совершенство, эта опасность казалась менее эмоционально обременительной. Сидя здесь, среди звезд, раскинувшихся перед ним, словно огромный гобелен, он мог думать и вспоминать без мук страха и печали, которые так часто почти переполняли его. Особенно когда он должен был спать.