В космосе и ниже

Был исцарапан пулями лафет.

Отцу казалось, что надежней места

Отныне в мире для ребенка нет.

Отец был ранен, и разбита пушка.

Привязанный к щиту, чтоб не упал,

Прижав к груди заснувшую игрушку,

Седой мальчишка на лафете спал.

Мы шли ему навстречу из России.

Проснувшись, он махал войскам рукой…

Ты говоришь, что есть еще другие,

Что я там был и мне пора домой…

Свиридов помолчал, и продолжал другим, своим особым голосом, от которого бросало в дрожь хорошо знающих его:

Ты это горе знаешь понаслышке,

А нам оно оборвало сердца.

Кто раз увидел этого мальчишку,

Домой прийти не сможет до конца.

Я должен видеть теми же глазами,

Которыми я плакал там, в пыли,

Как тот мальчишка возвратится с нами

И поцелует горсть своей земли.

За все, чем мы с тобою дорожили,

Призвал нас к бою воинский закон.

Теперь мой дом не там, где прежде жили,

А там, где отнят у мальчишки он.

Молчание зала было продолжительным, слушатели думали о чем-то о своем, личном, почти интимном.

А Свиридов продолжал, не дожидаясь аплодисментов

Пожар стихал.

Закат был сух.

Всю ночь,

как будто так и надо,

Уже не поражая слух,

К нам

долетала

канонада.

И между сабель и сапог,

До стремени не доставая,

Внизу,

Как тихий василек,

Бродила

девочка

чужая.

Где дом ее,

Что сталось с ней

В ту ночь пожара –

Мы не знали.

Перегибаясь

к ней

с коней,

К себе

На седла поднимали.

Я говорил ей:

"Что с тобой?" -

И вместе с ней

в седле

качался.

Пожара отсвет голубой

Навек в глазах ее остался.

Она,

Как маленький зверек,

К косматой бурке

прижималась,

И глаза синий уголек

Все догореть не мог,

Казалось.

. . . . . . . . . . . . . . .

Когда-нибудь

В тиши ночной

С черемухой и майской дремой,

У женщины

совсем

чужой

И всем нам

Вовсе незнакомой,

Заметив грусть и забытье

Без всякой

видимой

причины,

Что с нею,

Спросит у нее

Чужой,

Не знавший нас,

мужчина.

А у нее сверкнет слеза,

И, вздрогнув,

Словно от удара,

Она поднимет вдруг глаза

С далеким отблеском пожара:

– Не знаю, милый.

А в глазах

Вновь полетят

в дорожной

пыли

Кавалеристы на конях,

Какими мы

Когда-то были.

Деревни будут догорать,

И кто-то

Под ночные трубы

Девчонку

будет

поднимать

В седло,

накрывши

буркой грубой.

– Это стихотворение называется «Через двадцать лет», хотя написано в 1942 году – предупреждая аплодисменты проговорил Свиридов …

– Это так перекликается с другими стихотворениями Симонова, что подчас трудно отличить время, о котором идет речь. А вот пронзительные стихи о любви:

В детстве

быль

мне бабка рассказала

Об ожившей девушке в гробу,

Как она

металась и рыдала,

Проклиная страшную судьбу,

Как, услышав неземные звуки,

Сняв с усопшей

тяжкий

гнет

земли,

Выраженье

Небывалой муки

Люди

на лице ее

прочли.

И в жару,

Подняв глаза сухие,

Мать свою

я трепетно просил,

Чтоб меня,

Спася от летаргии,

Двадцать дней

никто не хоронил.

. . . . . . . . . . . . . . . .

Мы любовь свою

сгубили

сами,

При смерти она,

Из ночи в ночь

Просит

пересохшими

губами

Ей помочь.

А чем нам ей помочь?

Завтра

отлетит от губ

дыханье,

А потом,

Осенним мокрым днем,

Горсть земли

Ей бросив на прощанье,

Крест на ней

поставим

и уйдем.

Ну, а вдруг она,

Не как другие,

Нас навеки

бросить

не смогла,

Вдруг ее не смерть,

А летаргия

В мертвый мир

обманом

увела?

Мы уже готовим

оправданья,

Суетные круглые слова,

А она

Еще в жару страданья

Что-то шепчет нам,

Полужива.

Слушай же ее,

пока не поздно,

Слышишь ты,

как хочет она

жить,

Как нас молит –

Трепетно и грозно -

Двадцать дней

ее

не хоронить!

Зал снова долго молчал, завороженный – то ли словами Свиридова, то ли стихами Симонова, но это все равно …

– Это написано в сорок пятом году и называется «Летаргия», хотя я бы вспомнил о беспамятстве некоторых так называемых «старых» друзей … но это уже воля автора.

Предчувствие любви страшнее

Самой любви.

Любовь – как бой,

Глаз на глаз

ты сошелся с нею.

Ждать нечего,

она с тобой.

Предчувствие любви

– как шторм,

Уже чуть-чуть

влажнеют руки,

Но тишина еще,

И звуки

Рояля слышны

из-за штор.

А на барометре

к чертям

Все вниз летит,

Летит давленье,

И в страхе

светопреставленья

Уж поздно

жаться к берегам.

Нет, хуже.

Это как окоп,

Ты, сидя,

ждешь свистка в атаку,

А там, за полверсты, там знака

Тот тоже ждет,

чтоб пулю в лоб…

– Я не знаю, с чем связано это стихотворение – но это Симонов. А вот целая баллада под названием «Сын», и опять на военную тему, на тему воспитания человека, на тему долга и чести …

Был он немолодой, но бравый;

Шел под пули без долгих сборов,

Наводил мосты, переправы,

Ни на шаг от своих саперов;

И погиб под самым Берлином,

На последнем на поле минном,

Не простясь со своей подругой,

Не узнав, что родит ему сына.

И осталась жена в Тамбове.

И осталась в полку саперном

Та, что стала его любовью

В сорок первом, от горя черном;

Та, что думала без загада:

Как там, в будущем, с ней решится?

Но войну всю прошла с ним рядом,

Не пугаясь жизни лишиться…

Ничего от него не хотела,

Ни о чем для себя не просила,

Но, от пуль закрыв своим телом,

Из огня его выносила

И выхаживала ночами,

Не беря с него обещаний

Ни жениться, ни разводиться,

Ни писать для нее завещаний.

И не так уж была красива,

Не приметна женскою статью.

Ну, да, видно, не в этом сила,

Он ее и не видел в платьях,

Больше все в сапогах кирзовых,

С санитарной сумкой, в пилотке,

На дорогах войны грозовых,

Где орудья бьют во всю глотку.

В чем ее красоту увидел?