В котле сатаны

Лейтенант понимал, что дает трудное задание, поэтому не приказал, а практически попросил извиняющимся тоном:

– Семен Михайлович, не могу дать больше никого, вот только женщину, она сама вызвалась. Остальные массовую атаку готовят, уже через полчаса пойдет эшелон с новым подкреплением и техникой.

– Ничего, ничего, – успокоил командира мехвод. – Справимся, Алексей Иванович, придумаем что-нибудь.

С первым постом они справились быстро, благо он был самым дальним от шумного бивачного расположения, даже многоголосица и дым костра не доносились на таком расстоянии. Двое солдат в серых шинелях бродили вокруг поблескивающего спицами мотоцикла в попытках удержать ускользающее с каждой минутой тепло. Бабенко и опомниться не успел, как Митрофан вскинул трехлинейку и уложил двумя выстрелами обоих. К нему метнулась бесформенная фигура в ватнике:

– Что же вы делаете? У нас приказ без шума ликвидировать посты, выстрелы могут привлечь остальных фашистов.

Высокая, в пузыре ватной куртки и огромных штанах женщина осуждающе качала головой. Из-за толстой шали, обмотанной вокруг головы и пропущенной длинными концами на грудь, лица ее почти не было видно, виднелся лишь кончик уже побелевшего от мороза носа. Но Митрофан от ее замечания лишь скривился:

– Ишь ты, командирша нашлась, указывать мне будет, када да в каво стрелять. Развелося начальства, – он смачно сплюнул так, что ржавый от табака плевок попал на бок черной куртки лежащей на снегу санитарки.

От его хамства и резкости Бабенко не выдержал:

– Товарищ, вам замечание правильно сделали, никаких выстрелов без моего приказа. Необходимо действовать продуманно, а не стрелять куда вздумается.

Митрофан теперь презрительно сощурился, глядя и в его сторону:

– Ишь нашелся защитничек, княжна да антиллигент вшивый. Пока вы тут выкрутасы свои крутите, немец нас перебьет разом. И меня с вами отправили, с убогими. Все с нормальными робятыми супротив фрицев, а меня к юродивым запихнули. Княжна да профессор, даром что танкист, одно слово – малахольный, – заворчал под нос рядовой.

Он уже поднялся и заспешил к мертвым немецким солдатам. Бабенко, заметив, с каким трудом встает продрогшая до костей санитарка, протянул ей руку и неожиданно извинился:

– Простите, что молчу. Я, когда все закончится, обязательно проведу беседу с этим невоспитанным человеком. Глупые прозвища – это совсем по-детски, сейчас просто не к месту это все. Главнее всего – не нарушать маскировку.

И та кивнула так спокойно и уверенно, что у Семена Михайловича отлегло от сердца. Одним жестом женщина смогла, будто грязь, отбросить оскорбления и ругательства озлобленного Митрофана.

Тот уже шурудил по карманам немцев, снова ругаясь под нос из-за отсутствия добычи. У простых рядовых стрелков не нашлось в карманах ничего, кроме портсигара с единственной самокруткой, прибереженной для коротких минут отдыха. Митрофан чиркнул спичками и с наслаждением затянулся пряным густым дымом.

– Вы что делаете?! – все-таки не выдержал кроткий Семен Михайлович. – Надо как можно быстрее убрать тела под снег, пока не пришла смена. А вы курите, стоите открыто на дороге вместо того, чтобы заняться делом.

– Чего нашли землеройку, пускай прынцесса твоя копаит немчуру. И спасибо скажет трудовому народу, что не к стенке поставили, а разрешили вину свою искупить. Напилася нашей кровушки крестьянской, булок наелась белых в постели пуховой, вот таперича пускай спину гнет, – он снова выразительно сплюнул, содрал с мертвецов автоматы и зашагал к елкам на краю опушки, чтобы скрыться за ними. – А я покараулю, чтобы работала хорошо княжна энта.

Семен Михайлович только набрал воздуха, чтобы снова возмутиться, но женщина мягко потянула его за рукав:

– Не надо, давайте не будем время терять. Его не изменить, оттаскивайте тела к обочине, я пока вырою им яму, – и она зашагала к снежному полю спокойно и быстро.

Там санитарка принялась голыми руками вырывать в снегу углубление, пока сержант, подхватив под спину обмякшие тела, стаскивал одного за другим с дорожной полосы вниз, как можно ближе к растущей снежной яме. Он с усилием перекатывал тяжелых немцев со спины на грудь, снимая с них шинели, при этом старался не смотреть в их остекленевшие глаза и бледные бескровные лица, сосредоточившись на красных, в уродливых ссадинах, со вспухшими на руках санитарки. Они багровели на глазах, наливаясь красными волдырями от копания в холодном снегу на пронизывающем до костей ветре.

– Нет, так нельзя! Это неслыханно, женщине оставлять самую тяжелую работу! Я сейчас ему прикажу вам помогать, я старше по званию, и он должен мне подчиняться, – Семена Михайловича охватила новая волна негодования.

Женщина подняла на него взгляд, из-под платка смотрело худое лицо с изящным профилем и яркими глазами. Она покачала головой, спокойно, даже смиренно сказала:

– Не надо, не создавайте себе проблем. Ни сейчас, ни потом. Я уже привыкла, каждый, узнав о моем происхождении, норовит плюнуть или обидеть. Пускай так, это лучше, чем Колыма или подвалы НКВД.