В краю мангров

В десяти километрах от деревни кончались старые расчистки, и деревья сомкнули густые кроны высоко над нами. По обе стороны реки потянулись низкие гряды — предвестники гор. Кое-где обнажалась коренная порода.

Рубеж страны индейцев…

Из зеленой тьмы, из лесной пучины выплывали воспоминания.

Вон там, на пороге, опрокинулся наш плот, когда До-чама и я плыли в деревню за солью. В этом урочище в самое голодное время я подстрелил двух пекари; ночью притащил добычу домой, в хижину, где меня ждала жена. А вон на той гряде, за изгибом реки, убил своего первого медведя. Это было почти ровно четверть века назад.

Скоро первый брод. По соседству на перекате ревела вода. Любопытно, жив ли еще старый крокодилище, что прятался на плесе под порогом и таскал у индейцев собак и свиней? За ним же числился бесследно исчезнувший негр-золотоискатель.

Передав дробовик Веласкесу, я взял штуцер и подкрался за камнями к заводи.

Старика я не застал, зато шагах в двухстах от меня на песке лежало «новое издание» чуть поменьше двух метров. Ружье доброе, ему это расстояние нипочем, но ведь сколько потом возни — снимать кожу, вываривать череп. Был бы еще крокодил покрупнее. А на такого недомерка жалко тратить день. Это соображение спасло ему жизнь.

Мы срубили себе палки и вошли в реку; посередине было по пояс.

Вдруг у порога метрах в тридцати от нас что-то вспенило воду. Нечто большое, желто-зеленое скользнуло над дном плеса и пропало в глубокой заводи.

Я проводил мушкой загадочный силуэт, но он мелькал слишком глубоко: стрелять бессмысленно.

Кто это был: старый злодей или «наследник престола», не уступающий ему размерами? Сколько лет живет крокодил? С какой скоростью растет он на воле?

Мы еще многого не знаем.

…Позади пять-шесть бродов, впереди голый каменистый берег. Солнце перевалило через зенит и нещадно жгло нас. Ничего, еще один брод — и сделаем привал.

За рекой высился сумрачный дремучий лес, сочную зелень которого не могло спалить никакое солнце. Внезапно послышался шум сильных крыльев, и из леса вырвалась птица величиной с глухаря. Увидела нас, метнулась в сторону… Поздно. Тишину пробил выстрел, и гокко тяжело упал на камни. Есть приварок к рису!

Мы не заметили, когда на противоположном берегу появились индейцы. Вот они, два смуглых крепыша с красными набедренными повязками, в руках у них длинные духовые трубки.

Я повесил ружье на дерево, отошел от него, вытянул руку ладонью вперед и крикнул:

— Бари-саума!

— Бари-кауа! — последовал нерешительный ответ.

Один из индейцев пошел к нам через реку. В десяти шагах остановился, коричневое лицо с черными и красными черточками на щеках, носу и подбородке расплылось в улыбке.

— Мой отец До-хиви!

— Мой сын Има-нгаи!

Это был один из сыновей Выдры. Впервые я увидел его, когда он только-только научился ходить. Теперь ему лет двадцать пять — тридцать, женат (судя по раскраске), и дети, наверно, есть. А молодой парень, стоящий на том берегу, очевидно, его младший брат Кусто, который называл мою жену «белая мама».

Два часа спустя мы сидели в просторной хижине Выдры и обсуждали, как поймать Нуси. У меня было такое чувство, словно я вернулся домой, чтобы продолжать жизнь там, где она оборвалась. Да, сколько лет назад?..

Завтра Веласкес и три сына Выдры сходят в деревню за нашим провиантом и снаряжением.

А еще через день началась охота на Нуси. В нескольких заводях мы поставили жерлицы: на проволочных поводках тунцовые крючки, наживленные рыбой бокачико. Поводки привязали к крепким, гибким ветвям сурибио, висящим над водой. Попробуй сорвись с такой снасти!

Рано утром пошли проверять. На двух крючках от наживки только клочья остались: острозубые дорады поработали. Третий крючок никто не тронул. Мы везде сменили наживку и направились к четвертой жерлице, которая стояла в глубокой заводи ниже каменного желоба.

Поводок был натянут, как струна. Мы дружно ухватились за него и извлекли из воды отчаянно сопротивлявшегося сома багре пинтадо килограммов на пять. Вкуснейшая рыба, сегодня можно не тратить время на охоту!

Отрадный улов, но ведь это не Нуси.

Пятый крючок исчез вместе с поводком. Не иначе крокодил или кайман позарился на рыбешку и утащил жерлицу. По тому, как пострадала ветка, можно было судить о силе рывка.

Осталось посмотреть шестой крючок, последний. Но и его не было, только проволока болталась. Она была погнута в нескольких местах и так иссечена, будто ее рубили тупым мачете. У самого крючка проволока переломилась.

— Нуси, — зашептали индейцы.

И покачали головами, глядя на меня из-под своих чубов.

Мы заменили пропавшие жерлицы, потом я из чистого упрямства поставил на плесах еще две. И пошел на ручей ловить мелюзгу для коллекции.

На следующий день было почти то же, что накануне. Попалась очень крупная рубио, больше моей руки. И опять сильно пострадала одна жерлица, та, которую я поставил в глубокой заводи километрах в двух ниже по течению: ветка притянута к самой воде, поводок дважды обмотан вокруг топляка, толстый крючок сломан.