В краю молочных рек

– Не волнуйтесь, так задумано. Важна ведь не только информация, но и то, с какой интонацией ее сообщают, – сказала Лиза. – Следующий вопрос. Что такого есть в Лидере, чего нет в других людях? Почему вы пошли за ним?

– Я много думала об этом, – ответила Макарова почти без паузы, – и всегда приходила к тому, что мне было очень просто пойти за ним. Очень легко, даже приятно. Когда я с ним встретилась в первый раз, я сразу поняла, что он – именно тот, кто мне нужен. И не только мне. Вы поймете, о чем я говорю, когда увидите его. Он особенный. – Она пожала плечами. – И я полностью отдаю себе отчет в том, что говорю. Я не какая-то сумасшедшая, мы здесь не сборище ненормальных. Просто у некоторых людей есть стереотипы относительно сект, к разряду которых вы нас причисляете. Но мы намерены бороться с предубеждениями. Именно поэтому мы и не отказали вам в визите.

– Кстати, я ценю эту открытость. Это здорово. Глупый вопрос, но все же – а вы верите в Бога?

– Верю… – Макарова посмотрела вниз, на свои руки. – Я верю в Бога.

– Что случилось с вашей карьерой в конце нулевых? Почему вы отовсюду исчезли?

– Честно говоря, мне не хочется отвечать на этот вопрос. – Она помолчала. – И я не буду этого делать. Даже не потому, что лень. Просто мне неинтересно об этом говорить, и все. Это лишнее и уже не имеет никакого значения.

– То есть вы отказываетесь отвечать.

– Совершенно верно, отказываюсь.

– Хорошо. У меня остался последний вопрос, пятый. Скажите… скажите, а что все-таки у вас за парфюм? Удивительно хороший, серьезно говорю.

Екатерина вдруг рассмеялась – просто и естественно.

– Нет, нет, послушайте, это не Dior и не Saint Laurent, – сказала Макарова, покачав головой. – Это Marc Jacobs. Ничего не могу с собой поделать – ужасно нравятся его духи. Я понимаю, что мне надо бы отказаться от таких излишеств, но пока никак не могу. Невозможно быть совсем без греха. – Она посмотрела на Лизу с улыбкой, и ее голос стал как будто мягче. – Простите, что так рассмеялась. Не думала, что вы вернетесь к этому вопросу, а мне почему-то вдруг захотелось на него ответить, сказать, что это Марк, мой любимый Марк. Как раньше, когда меня постоянно спрашивали – что на вас надето, что лежит в сумке, кто вам делал макияж. Глупость, но почему-то вспомнилось.

– О, а я обожаю эти интервью. У меня на них мозг отдыхает – идеальное чтение после работы.

– И еще по поводу ароматов. – Макарова быстро вернулась к прежнему тону. – Елизавета, я вот что хотела сказать. Не сочтите за бестактность, но у нас в поселении запрещено пить. И курить, кстати. Так что, если от вас однажды будет разить так, как разит сейчас, вы будете просто выставлены за ворота. И никакая пресс-карта вам не поможет. Учтите это.

Лиза торопливо кивнула, покраснев, кажется, до ушей, а Макарова откинулась на сиденье и стала смотреть в окно. Свет мягко падал на ее волосы и плечи, на красивые руки.

– Да, я хотела сказать, что можете звать меня просто Лизой, без формальностей.

– Просто Лиза, без формальностей, – медленно повторила Макарова. – Хорошо. Как скажете.

* * *

Сидя на перроне, Дима закурил. Он зажал сигарету в зубах и открыл рюкзак, чтобы удостовериться, что все на месте. В глубине, под одеждой, нащупал паспорт, конверт с деньгами. Это была заначка, которую Дима нашел дома, – наличных было немного, но вместе с тем, что он снял со своего счета, все выглядело не совсем уж плохо. Так было безопаснее, чем ходить с картой, которую легко можно было отследить, и к тому же ее всегда могли заблокировать, если понадобится. Из тех же соображений безопасности Дима решил не ехать до центрального краснодарского вокзала, хотя брал билет именно туда, а сойти за пару остановок.

Он пересчитал купюры, убрал конверт и паспорт обратно, застегнул рюкзак. Потом достал из кармана джинсов листок с адресом апартаментов, которые забронировал из дома. С жильем пришлось потрудиться: Дима долго искал место, где для брони не нужно было вводить паспортные данные, и через пару часов поиска это все же получилось – к счастью, еще есть люди, которые хотят уйти от налогов.

Докурив сигарету, он бросил ее в урну. Вокруг не было никого, только старуха в синем халате спала сидя на соседней платформе. Она едва не утыкалась головой в зеленый лоток с пирожками, стоявший у нее на коленях. Перрон окружало поле, вдалеке виднелось шоссе. Надо было идти, но, прокрутив в голове план – все, что сделано и все, что предстоит, – он почувствовал слабость, граничащую с отчаянием. Хотелось так и сидеть на лавке, уставившись перед собой, и ничего не делать – он представил, как его тело твердеет, как он превращается в камень, в часть пейзажа и от него уже ничего не требуется. Не надо ничего делать, ниоткуда бежать, ничего объяснять. Это было бы спасением – воевать с миром только за себя, когда за спиной нет никого, кто был бы дорог тебе или кому был бы дорог ты, сложно. А у него ведь и правда никого не было.