В краю солнца

– Вы пытаетесь сделать из этого человека героя на час, хотя каждому ясно, что он просто бандит.

– Сволочь! – пробормотала Тесс, которая никогда не ругалась. – Какая сволочь!

Внезапно включился сенсорный прожектор, и на окно легла чья-то тень. В мусорном баке рядом с домом негромко зазвенели бутылки. Мы оба подскочили.

– Это они, – проговорила Тесс, ломая руки, и от этого жеста у меня перевернулось сердце.

– Нет, это не они, – ответил я.

Я выглянул на улицу сквозь опущенные жалюзи, ожидая увидеть светящиеся глаза лисы, но различил в темноте только огоньки сигарет. Репортеры все еще стояли перед домом.

– Ты прав, – сказала Тесс, – он держится увереннее. И говорит не так быстро. – На коленях у нее лежала тетрадь, которую она проверяла перед тем, как началась передача. Жена сделала преувеличенно глубокий вдох и добавила: – Он время от времени переводит дыхание, поэтому и ведет себя спокойнее.

Ник Казан ей нравился. Она считала, что он на моей стороне, а вот сам я не был в этом уверен.

Я отодвинул стопку тетрадей и сел рядом с Тесс. Теперь говорил ведущий. Он вздыхал, закатывал глаза и вел себя так, будто все до ужаса очевидно. Я попытался применить его слова к себе, но не смог, поэтому просто раскрыл наугад верхнюю тетрадку и стал читать чье-то домашнее задание по истории:

«Жители Древнего Египта назывались мумиями. Они жили в пустыне Саре».

Я закрыл тетрадь. На обложке был изображен тщательно прорисованный пенис и два гигантских яичка. Мне захотелось отбросить ее от себя – смыть в унитаз, выкинуть в помойное ведро или сдать на переработку вместе с прочей макулатурой. Но я знал, что Тесс не позволит.

Ник пытался что-то сказать, однако ведущий перекрикивал его и не давал ему вставить ни слова.

– Не будете же вы отрицать, что у молодых людей, на которых он напал, тоже есть права, – с холодной улыбкой произнес ведущий. – Насколько я помню, по сюжету Трэвис Бикл – психопат.

На экране возникла фотография, сделанная в полицейском участке: два неприятных, коротко стриженных подростка. При ярком свете они выглядели иначе – совсем не похоже на тех, с которыми я дрался в темноте, – и я их не узнал.

Зато узнала Тесс. Она потрясенно взглянула на меня и снова на исцарапанный экран.

– Я их учила, – сказала она. – Этих двух мальчиков. Вернее, мужчин. Они ведь считаются теперь мужчинами?

Я посмотрел на нее. На полу двумя аккуратными стопками лежали тетради: проверенные – в одной, непроверенные – в другой.

– Не их, – поправил я, – а таких, как они. Ты ведь это имела в виду?

– Нет, я учила именно этих двоих. Вернее, пыталась. По-настоящему научить их чему-то почти невозможно. Потому что все они из неблагополучных семей. Потому что это страшный труд – тут нужны годы и годы. А главное, потому что они презирают школу.

– Пройдемся по заголовкам завтрашних газет, – промурлыкал ведущий. – На первой странице «Гардиан» читаем: «Министр внутренних дел осуждает поведение таксиста-линчевателя». В «Дейли мейл» выходит статья под названием: «Грабители Бикла отправляются за правосудием в Брюссель». И наконец, «Сан» пишет: «Врешь, не уйдешь! С Трэвисом Биклом из Барнсбери шутки плохи».

Тесс выключила телевизор, пододвинулась ближе и прильнула ко мне. Наши тела были словно специально подогнаны друг к другу – такая идеальная спайка наступает только после многих лет совместной жизни.

Тесс немного помолчала, о чем-то раздумывая, а потом тихо проговорила:

– Мне бы хотелось одного: чтобы той ночью они залезли в дом к кому-нибудь другому.

Обняв жену, я наблюдал, как на улице вспыхивают и гаснут похожие на светлячков огни. Мне бы хотелось того же. Мне бы хотелось, чтобы весь мир просто оставил нас в покое.

Тесс поежилась.

– Ты дрожишь, – сказал я.

– Холодно, – ответила она, и я крепче прижал ее к себе, хотя стояла теплая летняя ночь и было совсем не холодно.

Мы вышли из дома, и тут же ринулись вперед репортеры, наседая на нас со своими вопросами и фотоаппаратами. Мы начали медленно пробираться вперед сквозь эту свору, которую прибило к нашему порогу, как только напечатали статью Ника Казана. Тесс держала в руках накрытый фольгой поднос с маленькими кексами, стараясь поднять его повыше, чтобы не опрокинули в толпе. От поведения журналистов становилось не столько противно, сколько неловко. Они обращались ко мне по имени, точно к старому приятелю, и вели себя так, словно хорошо меня знают и на самом деле беспокоятся за меня и мою семью.

– Том! Всего один вопрос, Том!

– Том! Ты линчеватель? Или Трэвис Бикл из Барнсбери? Том!

– Тесс, Тесс! – закричал один. – Ты им гордишься? А для кого кексы?

– Для детей, – ответила Кива. – Сегодня же последний день учебного года.

– Тесс, а вдруг Тома посадят? Ты его не бросишь? Что будет с семьей, если он угодит за решетку?

Поверх подноса жена бросила на меня взгляд, полный невыразимой тревоги. Он длился всего мгновение, но этого было достаточно. Взгляд ее говорил: что, если случится самое страшное? Что, если нашу семью уже разрушили? Что с нами будет?