В краю танцующих хариусов. Роска

Больших истеричек и представить трудно. Мы возимся себе с бревнами метрах в пятидесяти от них, не кричим, руками не размахиваем, а у них паника. То выглянет из-за одного камня, то из-за другого, да все сторожко, все с опаской. Наконец самая отважная продвинется в нашу сторону на несколько шажков, но тут же как заверещит и изо всех ног в камни. Там тоже тревога. Пищат, свистят, прячутся в дальние отнорки.

С чего им быть такими нервными? Ну пройдет по дороге трактор, прошумит машина. Так ничего же им не угрожает, никто за ними не гонится.

А отношения у них какие? Мы не видели ни разу, чтобы две пищухи хоть пять минут посидели рядышком. Выскочит из норы, скусит три-четыре стебелька и наутек. Только и того, что, встретившись на тропинке, обнюхивают друг дружку, словно иначе не могут признать.

И нужно же случиться, что одна из пищух попала под автомашину. И все из-за своей нервной натуры. Ведь собирала траву совсем в стороне от дороги. Ей бы немного переждать, она же стала метаться и угодила под колесо. Нам, конечно, жалко пищуху, но, откровенно говоря, сейчас было не до нее. На этой же машине мы должны ехать домой, а шофер куда-то опаздывал.

Утром возвращаемся к мосту, а рядом с раздавленной пищухой — еще одна. Толстая, взъерошенная, сидит нахохлившись и ни на кого не обращает внимания. Машина подъехала совсем близко, сигналит, а она как глухая. Шофер вылез из кабины, носком сапога откатил пищуху в сторону, только тогда смог проехать.

Глядим, а пищуха снова направилась к погибшей подружке. Подошла, обнюхала трупик и застыла. Здесь, конечно, начались всякие разговоры. Это, мол, супружеская пара, она погибла, а он теперь переживает. И вообще, шоферу можно было бы хоть немного смотреть под колеса. Такой человека задавит, не оглянется…

Наш бригадир подошел к нахохлившейся пищухе, бережно пересадил ее в шапку и отнес за ручей. Через воду, мол, не переберется. Но не тут-то было. Скоро зверек снова появился на дороге. Мокрый и от этого еще больше взъерошенный.

Тогда мы больше не стали его трогать, а оградили дорогу ветками, чтобы шоферы объезжали стороной.

До самого вечера сидела пищуха возле своей подружки. В полуметре ездят машины, грохочет бульдозер, а она даже не оглянется. Когда стало темнеть, кто-то из шоферов смял ненадежную защиту и вторая пищуха тоже погибла под колесами автомашины.

Возрождение

Раньше у Горелого озера была густая тайга. Заберешься туда на рыбалку и с утра до ночи слушаешь птичьи песни. А те знай стараются: свистят, сипят, тивикают. Аж звон в ушах.

Самое же удивительное, что каждой птице было отведено свое время. Будили меня кедровки с кукушками, умывался я с куликами и трясогузками, завтракал с дятлами и синицами. Только кукши не признавали никакого расписания и могли завести свой концерт когда им вздумается.

Но все равно чужой песне эти рыжехвостые птицы не мешали. Глядишь, сидят себе на ветках и свистят, что самые взаправдашние синицы, или вдруг примутся вплетать свои голоса в токовую песенку зеленого конька. Удивление на этих пересмешниц да и только.

Но случилось, кто-то оставил на берегу озера костер и тайга выгорела до Снежного перевала. С тех пор там тишина. И хотя избушка у озера сохранилась и хариусы клевали по-прежнему, рыбаков там поубавилось. Да и какой интерес рыбачить в такой пустыне? Мертво, тихо, неуютно.

Недавно мы ехали к реке Чилганье и остановились на ночевку у Горелого озера. Тайга вокруг него уже начала отходить от пожара. Между обугленных деревьев то там, то сям проглядывали молодые лиственнички, шелестели листьями кусты ольховника, кивал розовыми султанами вездесущий иван-чай. Где-то задорно тенькала синица, свистел поползень и кричал дятел-желна. Словно человек после долгой и трудной болезни, тайга училась говорить.

Качай-молочай

Я возвращался от наледи, где наблюдал за дикими оленями, и случайно вышел на небольшое, засеянное овсом и бобами поле. Овес только начал выбрасывать метелки, зато бобы расцвели белыми, розовыми, фиолетовыми цветками. Казалось, на поле опустилась стая разноцветных бабочек. Те бабочки, что не нашли удобного стебля на поле, перелетели к меже и устроились на кустиках багульника, голубики, карликовой березки.

Иногда среди метелок овса проглядывали так знакомые с детства и в то же время непривычные здесь, на севере, сурепка, осот, конопля, кустики щирицы. Эти растения прибыли сюда «зайцем» вместе с семенами овса и бобов. Но ничего — прижились. Некоторые издали напоминают небольшие деревца, значит, длинный полярный день им на пользу.

А это что? Передо мною небольшое, очень похожее на осот растение, только без колючек и несколько светлее. Что-то очень знакомое, а что — признать не могу. Отрываю краешек длинного широкого листа, гляжу, как в месте разрыва собирается молочная капелька, и тотчас зачесались ладони, а в голове зазвенело: