В кривом зеркале

— Самое малое, что смогут для него сделать. Кому-то и эти амбразуры закрывать надо. Что там у меня осталось? Ах, да! Господин Ангел! Да здравствует великая и могучая социальная служба!

— Это тот, который с гаремом? — напомнил о своей осведомленности полковник.

— А какой же еще? По версии Ярослава, мужчина тоже склонялся к рабству. Но плодами предпочитал пользоваться сам. Ума не приложу — как все эти жены и любовницы уживались на его сотках? В пору бы раз сто перегрызться всей сворой. До крови, костей и внутренностей.

— Б-р-р… Кровожадный ты наш. Сам-то картины писать не пробовал? Нашлись бы аматеры на твою жесть. Нынче это в цене.

— Нет, меня больше, чем на словесные портреты, не хватает. Да и ни к чему нам столько живописцев. Большинству в других сферах пахать приходится.

Так вот… У нашего «ангела» и рога имелись, и копыта. Но и умом товарищ не обделен. Как и миротворческим талантом. Прикинул, что коммунией жить выгодно. А так, поди, отстегни каждой. По дому, да хоть по квартире. По машине. По прислуге, а то и по две. По гардеробу (раз в полгода минимум). По доступу, в конце концов, к вожделенному телу. Да так никаких леваков не хватит!

В общем, сложил наш хранитель все плюсы и минусы. Выстроил общежитие семейного типа. И заселил туда всех прошлых и будущих — живите и наслаждайтесь. Я рядом, всегда под рукой. Обеспечил штат технических работников. Бусик прикупил. Для коллективных мероприятий.

— Террариум устроил? Оригинал!

— Я бы сказал, экстремал! Такой змеюшник под боком иметь. Да еще по собственной инициативе! Но как-то справляется. Благо, что фондов в личном пользовании — пруд пруди. То финансовые вливания, то технические. То туристические. Через руки Ангела — если не сказать, крылья — половина республиканской гуманитарки шла. Вот он и старался: то путевки по полной цене продать, то материальную помощь озабоченной «страданиями» белорусов Европы на прилавки выложить. Рисковал мужик. Но под прикрытием. Этому — курс лечения в престижной зарубежной клинике. Тому — круиз по Тихому океану. Другому — публикация на разворот в известном глянце.

— Что ж, допрыгался, ангелочек. Таких наши высокопоставленные органы любят. Процесс получится громким. И звезды на погоны сами собой с неба посыплются. Уже легче — на безрыбье нас бы с тобой тоже посчитали. А так, похоже, отделаемся легким испугом.

— Будем надеяться.

Помолчали. Константин переводил дух — монологи никогда ему просто не давались. Да и посмотреть было на что. За полотнами-одиночками последовали диптихи. Для погружения в глубины и тонкости замысла художника требовалось осмысление. И внимание. Полупрозрачные фигуры на полотнах плавно перетекали из композиции в композицию, дробились на мелкие, едва уловимые детали, расплывались, растекались по весенним лужам и зимним сугробам. Мерцали каплями росы на траве. Пылали томными июньскими закатами. Сочились березовым соком на уютные мартовские проталины. Звенели тысячами серебряных колокольчиков в синих акварельных далях. И совсем рядом, непонятно и невероятно где. Константин поежился: заложенное в полотнах чувство пульсировало в его душе. И теле. Что-то раскрывалось навстречу давней и всем понятной истине. Что-то требовало сиюминутного освобождения. Что-то, напротив, вяло протестовало и стремилось укрыться в недоступных сознанию глубинах.

Робкий осторожно, словно боясь нарушить хрупкий искусственно созданный мастером мир вокруг, оглянулся.

Двое молодых людей, держась за руки, сидели на банкетке и созерцали — иначе и не назовешь столь очевидно проявляющийся восторг познания — миниатюры, размещенные на колонне. Издали суть композиции невозможно было разглядеть. Но в лицах ребят прочитывалось все до мельчайших подробностей. Торжество любви, непостижимое, невероятное, манящее…

Константин вздохнул, переключился на пожилого толстяка в углу. Тот скорбел. Взгляд передвинулся на источник скорби. Хотя, нет, краски и мазки настраивали на оптимистичный лад. Скорее всего, герои только начинали свой путь вместе. Осторожные прикосновения. Неуверенность. Волнение. Никакого страдания. Скорее всего, просто память.

— Великая сила искусства… — пробормотал Робкий, возвращаясь к разговору.

— Ты о чем?

— О Собесском. Пробился все-таки. Сам. А ведь мог соседей подключить. Благотворительность у нас сейчас в моде.

— Меценатство.

— Типа того. Подумаешь, отстегнуть пару-тройку процентов от трудов не всегда праведных, надавить на имеющиеся под рукой рычаги, созвониться с кем надо — и вот ты уже благодетель, отец родной. И вот уже медные трубы без устали трубят о твоем добром сердце и щедрой душе. И вот… Эдак я и до завтра не закончу. Возвращаюсь к Истокам. Не утомил?

— Какое там! — улыбнулся собеседник. — Мне бы только на супружницу свою не наткнуться. Надоело, поди, без дела гулять. Боюсь, домой потащит.

— Отобьемся. Тут, за углом, натюрморты обалденные. Обязательно соблазнится. Да и немного мне осталось. Зайчик…

— Где?