В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

Нина Николаевна и я сердечно благодарим Вас за Вашу книгу. Я прочел в ней пока только страницы, посвященные Пушкину, которые мне понравились. В последней части много забытых имен, так что она безусловно будет полезна. Несколько слишком «лобовыми» показались мне оценки Мережковского. Но – так или иначе – я горячо Вас поздравляю и желаю новых успехов.

Я, к сожалению, чувствую свои годы и пишу все более медленно и трудно. Нина Никол, в июне (13-го) собирается защищать свою книгу о прозе Пушкина, лишь бы Лотман (он оппонент) ее не подвел. В институте по-прежнему много склок. Ограничиваюсь этим и буду рад видеть Вас в Ленинграде. Привет от А. Л. Андрес (мы в Комарове, и она сегодня долго сидела у нас).

С приветом и благодарностью,

Ваш Фридлендер

10 апреля 1988 г.

По сей день не понимаю, какой смысл он вкладывал в слово «лобовые» применительно к моим оценкам Мережковского. Главное, – и это отмечалось не раз – что я оказался первым, кому вообще удалось протащить сквозь советскую цензуру, ослабевшую в пору горбачевской гласности, хоть что-то об этом писателе, десятилетиями находившемся под тотальным запретом.

Несколько слов о предшествующих событиях. В 1978-1979 годы Георгий Михайлович тяжело болел, у него обнаружилось отслоение сетчатки, и некоторые из тех, кого он считал людьми близкими и надежными, решив, что он неизбежно ослепнет и больше не понадобится, оставили его в обидной изоляции. Живя в другом городе и нерегулярно наезжая в Ленинград, я практически почти не мог быть ему полезным, но поддерживал постоянную связь с Ниной Николаевной и пытался делать то немногое, что было в моих силах, хотя бы словами поддержки. К счастью, худшие опасения не оправдались, и он вернулся к работе. Письмо, которое он тогда мне написал, я не могу отыскать, но оно никогда не изгладится из моей памяти. Он писал, что только в час беды оценил по достоинству мою порядочность и душевные качества, и просил прощения за то, что не понимал этого раньше.

В начале 80-х годов он подвергся своего рода обструкции со стороны организаций типа «Память» и «патриотов» кожиновско-распутинско-беловского толка. Однажды, придя на хорошо знакомую мне квартиру на 2-й линии Васильевского острова, я увидел следы поджога: дверь, выходящая на лестничную площадку, была сплошь обуглена. Он спросил меня: «Видели?» – но ни в какие объяснения не вдавался.

Насколько я понимаю, он, выявив всю силу своих интеллектуальных и других качеств, оценил ситуацию и решил: если враждебную армию нельзя разгромить, ее следует возглавить. В результате многие из составлявших его дружское окружение от него отпали, а их место заняли другие. Подозреваю, что этим может объясняться охлаждение его отношений с Лихачевым. Н. Н. Скатов же, ставший директором Пушкинского Дома, относился к нему безукоризненно и всячески содействовал его избранию в академики. Именно тогда он мне сказал, что по образованности и эрудиции с Фридлендером не может соперничать никто, а я ему ответил, что полностью с этим согласен.

Мы виделись в последний раз 25 октября 1994 года на обсуждении пробного тома нового академического издания Пушкина «Стихотворения лицейских лет». Оно проходило на втором этаже в малом актовом зале, том самом, в котором я тридцатью годами ранее делал свой доклад о Пушкине и Польском восстании. Георгий Михайлович вошел, когда заседание уже началось, и медленно двигался, опираясь на палку. Я сидел у прохода. Увидев меня, он остановился, пожимая руку, приобнял второй и сказал обычные в таких случаях слова о том, как он рад меня видеть. Его выступление было блестящим, замечания и суждения выверенными и точными. А жить ему оставалось чуть больше года. Над его гробом, установленным в большом здании Академии наук, что рядом с Кунсткамерой, выступил друг его юности Е. Г. Эткинд.

Первая защита

Успех моего доклада «Пушкин и Польское восстание» породил во мне надежду, что я мог бы защитить в ИРЛ И свою кандидатскую диссертацию. По моей просьбе Лихачев провел предварительные переговоры в дирекции и сообщил о готовности планировать защиту на осень 1967 года. «Согласны ли Вы?» – спрашивал он.