В кругах литературоведов. Мемуарные очерки

Вернусь к событиям, предшествовавшим расправе властей с Эткиндом, срок которой неумолимо близился. При всей своей занятости, при обилии обязательств, которые он на себя брал, да и неприятностей, которые на него валом валились, он постоянно помнил о моих проблемах и предлагал свое участие в их решении. Я не мог устроиться в Харькове на работу по специальности – он выспрашивал своих знакомых в разных городах, куда меня могли бы пригласить. Я изыскивал возможность публикации переводов сонетов Шекспира, сделанных Финкелем, – он добавлял к своему письму такой постскриптум: «Не пришлете ли Вы мне копию всех сонетов Шекспира Финкеля. Я им тоже могу дать ход – напр., в устном альманахе “Впервые на русском языке”». Не одобряя моих намерений сделать предметом своей научной работы литературное мастерство Маркса и Энгельса, он тем не менее интересовался моими отношениями с Институтом марксизма.

Приведу еще одно письмо Эткинда, полученное позднее. Я тогда готовил для издания в серии «Литературные памятники» книгу Рылеева «Думы», мне удалось найти несколько новых текстов, в частности окончательную редакцию думы «Видение Анны Иоановны».

Дорогой Леонид Генрихович,

я Вам не писал, чтобы уже это письмо с Вами не разошлось, а теперь Вы наверняка в Харькове. Поздравляю Вас с интереснейшими находками в связи с Рылеевым – какой Вы удивительный молодец! Спасибо Вам и за оттиск, и за известие о рецензии Ю. В. Манна (который заочно мне очень симпатичен – я совсем с ним не знаком). Что именно Вы загнали «Юности»?

Тут жара – невыносимая. Амур же ледяной, и купаться можно, только желая ставить рекорды. Что я и делаю, хоть и страдаю: пока доберемся до него по зною…

Простите, что в Москве я так худо реагировал на Ваш звонок. Потом у меня были угрызения совести. Но поверьте в уважительность моих причин.

Неизменно Вам преданный,

Е. Эткинд

Небольшой комментарий к вопросу Эткинда о том, что именно я «загнал» «Юности». Работая над «Думами», я наткнулся на дело харьковского студента Владимира Розальона-Сошаль-ского, который после разгрома восстания декабристов продолжал писать и распространять произведения «зловредного содержания», за что был арестован и покаран. Этот сюжет уже освещался в литературе, но мне удалось разыскать в фондах Третьего отделения подлинное дело, отражавшее участие в нем Бенкендорфа и присутствие на допросах Николая I, что позволило дополнить прежде известное кое-какими юридическими и психологическими деталями. Я написал о нем очерк, который так и назвал «Обычное дело», и отправил его в «Юность». Там материал попал к В. Ф. Огневу, который его поначалу горячо одобрил, но потом прислал такое письмо:

Дорогой Леонид Генрихович!

К сожалению, письмо мое огорчит Вас. Долго-долго готовил я Ваш очерк к «беспроигрышному», 12-му номеру «Юности», заявил заранее, сдал, получил все визы, но Б. Н. Полевой, сказав, что «прочитал с удовольствием», снял статью. Мотивы даже в письме высказать не могу. Как-нибудь при встрече.

Я говорил с Л Г, «Неделей» и «Новым миром». Все готовы познакомиться. Но слово за Вами. Если Вы дадите добро, покажу очерк тому, кому Вы разрешите. Все-таки я тут у редакций под боком, а яичко дорого к святому дню.

Жду Вашего решения. Весьма огорчен, что не «Юность» опубликует этот отличный – во всех отношениях – очерк.

Ваш Вл. Огнев

1 октября 1975 г.

Мотивы, которые Огнев не решился высказывать в письме, у такого стреляного волка, как я, никаких сомнений не вызывали: боязнь аналогий между действиями Третьего отделения в 1820-х годах и гонениями на самиздат в 1970-х. Не то удивительно, что мой очерк бесконечно мурыжили и отвергали, а то, что, пролежав под спудом восемь лет (!), он в конце концов все-таки появился в 1983 году в альманахе «Прометей».

Рассказ о роли, которую сыграл Эткинд в моей жизни, был бы не полон, если бы я не напомнил о том, что, когда я определялся с темой докторской диссертации, именно его слово, его воздействие оказали на меня решающее влияние. Подробнее речь об этом идет в другом очерке, а здесь скажу, что он неколебимо стоял на том, чтобы я писал об элегии. Он повторял вновь и вновь, словно вбивая мне это в душу: «Кому же, как не вам…» Правда, его формулировку темы я изменил существенно. Он предлагал – «История русской элегии», мой окончательный вариант стал «Русская элегия в эпоху романтизма». Меня интересовали не только элегия как жанр, но и романтизм как мироощущение. Я стремился показать соответствие жанрового своеобразия элегии мировоззренческим устоям романтизма.

И вот последнее письмо, которым Эткинд ответил на отправленную ему книгу «Жизнь лирического жанра». Поражает, как напряженно он работал, как высок был его творческий настрой, когда у него уже земля уходила из-под ног.

Дорогой Леонид Генрихович,