В круге света

— А говорят, Бога нет. Мы не знали, как наскрести средств на операцию в петербургской клинике. Там замечательные врачи, но везде нужны деньги, хотя бы для того, чтобы бы туда к ним доехать. А этого нам хватит на всё. Батюшка, что я должна для вас сделать?

— Мне ничего не нужно, я повторяю, это не мои деньги. Вот имя, — я написал на бумажке «Марина», — пожалуйста, молитесь об упокоении её души.

— Но мы не умеем молиться и никогда этого раньше не делали.

— Ничего страшного, все когда-то начинали, настал и ваш черёд.

Я уходил от Сорокиных, а внутри меня всё ликовало, кто бы только знал, как это здорово, делать людей счастливыми. Не получать, к чему ты уже привык, а именно отдавать. Давно мне не было так хорошо, я словно вновь вернулся на много лет назад в свою молодость, в тот самый день встречи со счастливыми детьми, скачущими на лошадях небесной красоты. И отчего-то подумалось, что если бы я не стал священником, то быть Дедом Морозом — это, пожалуй, единственное, чем бы я хотел заниматься.

Месяца через два бабушка специально пришла в храм, чтобы рассказать о поездке в Петербург и о том, что Настеньку удачно прооперировали. Лечащий врач сказал: «Ваше счастье, что вы успели. Ещё бы немного, и мы не смогли бы вам помочь. Теперь девочка будет у нас под наблюдением, а к школе у ребёнка всё должно окончательно прийти в норму».

С тех пор мы познакомились со всей семьёй Сорокиных: и с мамой девочки, и с самой девочкой, которую иногда, пока ещё на машине, привозили в храм на Причастие.

И что вы думаете, Флегинских после этого оставил меня в покое? Ничего подобного. Он приходил ещё один раз. Раньше у меня эти смеющиеся во сне лица детей, скачущих на лошадях, всегда вызывали чувство радости, но потом неизменный удар хлыстом превращал сон в головную боль. А здесь я увидел их, они вновь огибали меня с двух сторон, вновь смеялись и приветствовали своими ладошками, а потом уже я, давая волю чувствам, долго-долго махал им в ответ, провожая их, исчезающих вместе с лошадьми в облаке снежной пыли. Утром, проснувшись, вспомнил сон. На душе было покойно и уютно, и в то же время грустно. Так бывает. Увидишь во сне свою первую любовь, говоришь с ней и даже заходишь в гости, а сам понимаешь, что это сон. Утром проснёшься, и точно такое же чувство, вроде и радость от случившейся встречи, а с другой стороны — грусть от того, что это только сон. И это при том, что в своей жизни тебе совершенно ничего не хочется менять и ты дорожишь единственно близким тебе дорогим человеком, но всё-таки… отчего-то грустно.

Вспоминаю сон, ставший для меня уже частью моего «я», и с изумлением обнаруживаю, а ведь Флегинских меня не ударил. И, по-моему, проскакав мимо, даже улыбнулся. И ещё, он молчал. Точно-точно, улыбался и молчал. Нет, всё-таки правильно матушка говорит: «Утром встал, сон забыл».

Прошло ещё несколько лет, и как-то Настенька вместе с мамой зашли в наш храм. «Ну что, радость моя, — спрашиваю девочку, — ты в школу-то собираешься? Что, уже этой осенью? А писать научилась? Очень хорошо, тогда вот тебе ручка и две бумажки. На одной ты напишешь тех, кто живёт вместе с тобой, и кому ты хочешь пожелать здоровья, а на этой тех, кто уже умер, но кого мы всё равно продолжаем любить, а они нас».

Пока ребёнок старательно писал имена, мы беседовали с её мамой. «Муж как-то, было, вернулся, но потом я поняла, что он продолжает меня обманывать и рассталась с ним окончательно. Нет отца и это не отец, я вернула девичью фамилию себе и детям. Не хочу даже имени его слышать». В этот момент Настенька приносит и показывает мне свою работу. «Так, что у нас получилось?» Заздравно: «мама», «бабушка», «братики». А здесь — «дедушка» и «Марина». Мы рассмеялись: «Нет, дитя, нужно писать имена полностью. Возьми другую бумажечку и попробуй написать своё имя». «Как меня в детском саду называют?» «Да-да, именно так и напиши.»

Через минуту Настенька торжественно вручает мне листок бумаги с рядом весело пляшущих разнокалиберных букв: «Настя Флегинских». И мне всё стало понятно.

Дитя смотрит на меня, а я словно в первый раз с интересом вглядываюсь в ребёнка. Так вот о ком он всякий раз пытался мне докричаться. Но ведь Марк ушёл из жизни ещё до рождения внучки, выходит, любовь действительно не умирает. Она улыбается, и мы молчим. «Значит, всадники больше не вернутся?» — тихо спрашиваю девочку. «Не-а», — словно понимая, о чём идёт речь, так же заговорщицки шёпотом отвечает она.

Дорогой мой незнакомый человек

Не знаю как вы, а я порой не могу вспомнить, что делал второго или третьего дня, не говоря уже неделю назад. Иногда даже пытаешься, и никак. А потом смотришь, в кино человека спрашивают, а что, мол, ты, такой-сякой, делал десять дней тому назад вечером с пяти до семи, подтверди своё алиби, и тот немедленно докладывает, словно все эти десять дней только и делал что готовился к этому допросу. А я наверняка не вспомню, потому и боюсь оказаться в подобной ситуации.