В круге света

Помню, как-то, наверно, по осени с Хохлом случился удар. Мы сидели в будке, и он нам бахвалился, как его брали с собой на дело профессиональные карточные шулера, хотя может он и не врал, в карты его действительно никто из наших переиграть не мог. Вдруг Витька захрапел, запрокинул голову назад и сполз спиной на сиденья. Мы испугались, я побежал за нашатырём, а ребята вызвали скорую. Сперва его положили в городскую больницу, а потом он ещё с месяц лечился в Москве в нашей железнодорожной клинике.

Я уже не помню, что там с ним было, по-моему, что-то с давлением, но после этого случая наш товарищ заскучал и перестал уже так лихо заскакивать на поручни, руководя движением состава вагонами вперёд.

Однажды случился у нас с ним конфликт, и мы тогда здорово поругались. Нас поставили работать на участке вдвоём. А у нас на рабочем месте, ещё от предыдущей смены, оставалось с полведра красного вина. Я вообще не пил, а Хохол после больницы сильно «ослабил обороты». Так что, стояло оно скорее для мимо проходящих коллег.

Вдруг на пороге будки для обогрева появляется один наш прежний работник. Он уже давно спился, и со станции его выгнали. Бедолага тогда искал опохмелиться и находился в состоянии между жизнью и смертью. Когда он попросил выпить, то я, было, собрался ему налить, но Хохол вдруг взвился, отнял у меня кружку и вытолкал алкаша из будки.

— Ты чего?— спрашиваю, — с ума сошёл? Тебе этого пойла жалко? Ты же видишь, что он помирает.

— Пусть помирает, — отрезал Хохол.

Пьяница сидел, согнувшись на лавочке, и отрешённо смотрел себе под ноги.

— Давай нальём, — попросил я Витьку.

— Отстань, — вновь огрызнулся тот.

Но вскоре последовала команда: «на тепловоз», очередь ехать была Витькина, и мне уже никто не мешал. Разумеется, что я немедленно налил страдальцу, и он, захлёбываясь и проливая на себя из кружки, словно от великой жажды, выпил, не отрываясь, все 400 граммов вина.

Когда Хохол вернулся, то сразу всё понял, и бросил мне:

— Ну и гад же ты, Алик!

Я вспылил в ответ, мол, человек погибает, а ему плевать.

— Погибает, — передразнил меня Витька. — Нашёлся тут добренький, скорая помощь ходячая, всюду вы лезете. А как он живёт, ты думал?! Что у него за жизнь?! Знаешь? Всё время в поиске этой заразы, а без неё уже никак. Без неё ты уже не человек, ты — дрянь, никому ненужная дрянь. Да лучше умереть, чем так жить! И он должен был сегодня умереть, а ты своей жалостью только продлил его муки. Запомни, если такой человек умирает, то не мешай ему умереть!

В тот день впервые за несколько лет мы поговорили с ним как-то по-человечески, и я узнал Витьку с иной стороны. Спрашивал его, почему он всё время выдумывает, мол, даже неудобно за него бывает. Оказалось, что Витька всю жизнь мечтал о небе, но врачи его забраковали, с детства было слабенькое сердечко. От тоски он стал понемногу выпивать. А мечтать не бросил, часто рассказывал другим о самолётах, и постепенно сам поверил в то, что рассказывал, а почему бы и нет?

— Почему я не мог ходить на сухогрузе, и разве Миша Боярский не мог бы со мною выпить?

Оказалось, что в московской больнице ему сказали, что если он полностью не завяжет с вином, то следующий удар его или парализует, или же вовсе убьёт. Приступы, но в меньшей степени, случались с ним и раньше, а теперь он уже обречён.

— Если меня парализует, — говорил Витька, — то кто будет за мной ходить, тёща? Да я им и здоровый не нужен. Так что сейчас мечтаю только об одном: чтобы, когда он случится, этот последний удар, со мною никого бы не оказалось рядом. Что бы меня никто не пожалел и не вызвал бы скорую.

После нашего с ним разговора Витька сам попросил принести ему крестик. И я принёс ему маленький серебряный крест с широкими округлыми концами.

— Посмотри, как он похож на летящую птицу, — говорил мне Витька, — А у ангелов, интересно, какие крылья?

Я продел через ушко креста цепочку и надел ему на шею.

— От меня на память. Если тебе вдруг станет плохо, хватайся за крест и молись, как сможешь. Может, когда придёт твоё время, Вить, то там, на небесах, и тебя научат летать. Он смеялся над моими словами, но молитву «Отче наш» выучил, и уже не начинал работать, не помолясь про себя.

Когда он умирал, рядом с ним, как он и хотел, никого не оказалось. Его нашли в столовой, в нашей евробудке, уже потерявшим сознание. Вызвали скорую, но до больницы не довезли. Хоронили Хохла за счёт станции.

Когда скорая уехала, я вернулся на место, где умирал Витька, и увидел на полу его крестик. Видимо, он, помня мои слова — «хватайся за крест», слишком сильно рванул цепочку и оборвал её. Этот крестик сейчас лежит у меня в шкатулке среди моих институтских знаков. Иногда я беру крестик в руки и, смотря на него, по форме похожего на летящую бабочку, вспоминаю моего товарища, который не дожил до сорока.

Где ты, Витька? Может сейчас где-нибудь там, высоко в небе, разводишь самолёты от опасного сближения, ты же всегда мечтал летать? Если я когда-нибудь сподоблюсь полететь самолётом, дай мне знак, что ты рядом, и я обязательно помашу тебе рукой.