В кругу королев и фавориток

Как все влюбленные в мире, Генрих IV дарил своей возлюбленной все, что у него было. Но это было бы еще полдела: он дарил ей и то, что принадлежало государству. Так, например, 25 августа 1596 года он подарил ей полностью все имущество «покойного Боке, жителя Парижа, и его детей, которые его убили», 31 числа того же месяца он пожаловал ей значительную сумму, взысканную в виде штрафов, 2 сентября передал ей сумму излишка налогов, заставив налогосборщиков Гиени и Руэрга вернуть эти деньги, а еще позже, не дожидаясь очередного поступления налогов, подарил ей тридцать две тысячи ливров, полученных от продажи судебных должностей в Нормандии…

Получив эти огромные деньги, новоиспеченная маркиза де Монсо занялась переустройством своего замка и земляными работами.

Народ, который к тому времени, уже терпеть не мог Габриэль, возмущался сыпавшимися на нее щедротами, и неудивительно, что по Парижу ходил среди прочих такой памфлет:

О короле и о маркизе

О нашем короле вы мне сказали?

— Нет, — говорю, — клянусь, я ж не дурак. Я говорил вам о Сарданапале

Con sempre star in bordello

Hercule no se flatta immortelle [65]

В славнейшем королевстве дураков,

Где горы золота огромной высоты —

Дар распрекраснейшей маркизе де Монсо.

Меж тем вся Франция разорвана в куски.

Так что в то время, когда король энергично растрачивал огромные суммы, которым полагалось находиться в королевской казне, Франции не хватало денег на войну с испанцами. Целые полки угрожали покинуть свои посты, если не получат жалованья, и Сюлли, ужасаясь легкомыслию своего государя, разделял возмущение народа.

А вскоре и сам Генрих IV пришел в отчаяние от своей нищеты. Обобранный своей ненасытной любовницей, в драных рубашках, с протертыми до дыр рукавами камзолов, он неожиданно увидел надвигающуюся катастрофу и решил обратиться прямо к представителям страны с просьбой прийти ему на помощь.

* * *

В октябре он созвал в Руане ассамблею нотаблей, чтобы вместе с ними обсудить, как восстановить казну. Находя уместным поразить нормандское население зрелищем королевского двора во всем его блеске и элегантности, он попросил Габриэль, единственного состоятельного человека в королевстве, предварить его приезд, обставив это как можно пышнее. Фаворитка, несмотря на восьмимесячный срок беременности, отправилась в путешествие и прибыла в Руан в роскошных носилках. Первый председатель Клод Грулар вышел поприветствовать ее, так как речь шла о правительнице, а архиепископ почтительно спросил, не согласится ли она остановиться во дворце, принадлежащем аббатству Сент-Уан.

Один только капитул собора проявил некоторое неудовольствие, оправдываясь тем, что в город прибыла всего лишь наложница; но тут в дело вмешался прелат и потребовал от них полного уважения к любимой женщине Его Величества.

Надо, правда, принять во внимание, что этим чутким святым человеком был Антуан Бурбон, незаконнорожденный брат короля…

На следующий день прибыл и сам Генрих IV, который открыл ассамблею нотаблей несколькими проникновенными словами, прежде чем перейти непосредственно к трудностям. Габриэль, лично заинтересованная в успехе этого «национального займа», слушала все обсуждение, спрятавшись за гобеленом.

Но, к сожалению, депутаты оказались глухи к просьбам короля, и ему пришлось смириться с унизительной необходимостью обратиться к английской королеве, которая одолжила ему двести тысяч экю, и к Голландии, выдавшей аванс в четыреста пятьдесят тысяч флоринов.

Несмотря на одолевавшие его заботы, Генрих IV пережил в Руане огромную радость: Габриэль родила ему второго ребенка, девочку, которую назвали Катрин-Генриетта.

В начале февраля 1597 года двор покинул Нормандию и возвратился в Париж, где король немедленно начал проматывать полученные в долг деньги, устраивая пышные балы, чтобы развлечь свою любовницу.

Непонимание ситуации дошло до того, что однажды в феврале он устроил маскарад, а также с удовольствием посещал дома знати, где устраивались развлечения. Габриэль, постоянно висевшая у него на руке, «игриво срывала с него маску, осыпала его поцелуями везде, куда бы он не приходил», сообщает один хронист.

Во время одного из таких празднеств, поздним мартовским вечером, пока принцы, сеньоры и дворяне любезничали с дамами с беспримерным бесстыдством, королю доложили, что Амьен взят испанцами.

Новость его потрясла.

После года, незаметно пролетевшего «в веселье и танцах», король вдруг увидел себя на краю пропасти. Появилась реальная угроза наступления на Париж и его взятия…

До крайности взволнованный, побледневший, Беарнец подумал вслух:

— Ну, побыл королем Франции, пора снова становиться королем Наварры!

Потом повернулся к заплаканной Габриэль:

— Моя госпожа, надо бросать оружие и садиться в седло для иной войны.