В кругу королев и фавориток

Эта предосторожность оказалась несколько запоздалой, потому что весь двор уже знал о намерениях Генриха IV, разумеется, стараниями Габриэль, которая не могла отказать себе в удовольствии поговорить «о том дне, когда она станет королевой». А между тем в конце мая 1598 года женитьба короля была отнюдь не главной темой разговоров в Лувре. Всех тогда занимала комичная история, приключившаяся с одной из придворных дам, очаровательной м-м де Витри. Как-то раз эта молодая дама, сжигаемая внутренним огнем неутолимого желания, в отсутствии мужа пригласила к себе шумную компанию офицеров дворцовой охраны на одну из тех интимных вечеринок, которые обычно доставляют пылким дамам большое удовлетворение.

На сей раз, однако, в тот момент, когда все присутствующие были очень заняты, в коридоре за дверью раздался явственный шум приближающихся шагов, и м-м де Витри в ужасе прошептала:

— Мой муж!

И действительно, это был возвратившийся раньше обычного шевалье де Витри.

В ту же минуту мужчины попрятали свою одежду в сундук, а сами, совершенно голые, залезли под кровать. Они едва успели, потому что муж уже входил в комнату. Обняв жену, он лег с нею в постель и проявил себя «весьма учтивым кавалером». И тут вдруг в комнате послышался чей-то чих, за ним второй, третий, четвертый, пятый…

То были пятеро гвардейцев, схвативших на голом полу насморк.

Крайне заинтригованный, месье де Витри заглянул под кровать, обнаружил там любовников жены, и все закончилось шумной потасовкой, наносимыми друг другу ударами, слезами, хлюпаньем простуженных носов.

С тех пор никто не называл м-м де Витри иначе как м-м Пять-Гвардейцев…

КТО ОТРАВИЛ ГАБРИЭЛЬ Д`ЭСТРЕ?

Фаворитка мешала всем — даже святому престолу.

Леоне Перре

В течение всей весны 1598 года Генрих IV вел себя точно школяр. Забросив государственные дела, он мечтательно прогуливался по лесу Фонтенбло и повсюду, где мог, чертил вензель (буква S, перечеркнутая чертой), который представлял собой нехитрый ребус, скрывавший имя фаворитки [69]. Погуляв по лесу, он возвращался в свой кабинет и там, в поте лица трудился над сочинением любовной песни в характерном для того времени стиле.

Как только сочинение было, наконец, окончено, он с чувством глубокого удовлетворения послал его своей «невесте» с коротенькой припиской: «Эти стихи гораздо лучше и изящнее передадут вам мое состояние, чем это могла бы сделать проза. Я продиктовал их, не подвергая обработке».

Речь шла об «Очаровательной Габриэли», сочинении одновременно приторном и высокопарном, которое по совершенно непонятным причинам пользуется невероятным успехом вот уже три века [70].

Получив эти стихи, герцогиня де Бофор поняла, что достигла цели. Король и раньше не раз обещал ей жениться, но никогда еще он не выражал так ясно своего намерения посадить ее на трон. Она была этим так поражена, «что это отразилось на повседневном ее поведении». С этого дня она уже не ходила, а медленно плыла с высоко поднятым бюстом, с застывшим выражением на лице, а голову держала так неестественно прямо, будто уже ощущала тяжесть короны.

Да, она была почти королевой, и вскоре вся Европа должна была узнать об этом. Придворные дамы воздавали ей почести, положенные монархине, дворяне целовали край ее платья, она принимала иностранных послов и присутствовала на заседаниях частного королевского совета, где, как, впрочем, и повсюду, она не преминула выказать свою вкрадчивую властность. Эти заседания, на которых обсуждалось будущее страны, не вызывали у нее ни малейшей робости. Она не только слушала, но высказывала свое мнение, участвовала а обсуждении налогов или в раздаче военных должностей, ни на минуту не переставая быть при этом кокетливой. Иногда, сообщает Пьер де Л`Этуаль, она наклонялась к королю и протягивала ему губы, что, разумеется, шокировало участников собрания, но придавало спорам и препирательствам более приятный тон.

Отныне могущество герцогини де Бофор было не просто огромным, оно было неизмеримым. Источник. всех и всяческих благодеяний, она вела себя как абсолютная владычица, к большому неудовольствию приближенных короля, которые с большой тревогой ждали момента, когда она станет законной королевой. Надо признать, Генрих IV в этих обстоятельствах очень оплошал. Как пишет Шеверни в своих «Мемуарах», «мало того, что без ее личной просьбы он никого не одарил ни единой милостью, должностью или синекурой, но он еще хотел, чтобы именно ее благодарили за раздаваемые им благодеяния и ей выказывали признательность…».