В крымском подполье

— Товарищ командир бригады, недалеко от лагеря показалась группа противника на лошадях.

— Это уже нахальство! — возмутился Луговой. — Прямо к штабу.

Поднялся Федоренко.

— Товарищ командир, разрешите проучить?

— Разрешаю. Румын, если сдадутся, привести в лагерь.

— Будет исполнено! — И Федоренко крикнул своему помощнику: — Сорока! Двадцать бойцов на операцию.

— Есть, товарищ командир, двадцать бойцов на операцию! — живо отозвался низкорослый плотный парень, скрываясь за деревьями.

Отряд комсомольца Федоренко, или, как его все называли, Федора Ивановича, считался лучшим в бригаде. Самые опасные и дерзкие налеты на противника поручались Федоренко, и отряд возвращался всегда в лагерь с трофеями и без потерь.

Со всех сторон сбегались к Федоренко его молодцы — комсомольцы. На ходу застегивая гимнастерки, затягивались ремнями и осматривали автоматы и пистолеты. Группа выстроилась. Федоренко подошел к Луговому.

— Товарищ командир бригады, отряд готов к движению.

— Хорошо. Ждем с трофеями.

И Федоренко со своими бойцами быстро исчез за деревьями.

Признаюсь, я нервничал, чутко прислушивался к каждому шороху. Раздались одиночные выстрелы и короткие автоматные очереди. Затрещал пулемет.

— Это Капшук строчит, — тихо сказал Костюк. — Ой, и бедовый!

Стрельба быстро прекратилась. Все молчали, очень долго тянулись минуты.

Вдруг из-за кустов послышался чей-то голос:

— Идут! Идут!

Показался Федоренко с бойцами.

— Товарищ командир! — отрапортовал Федоренко. — Задание выполнено. Противник разбит. Убито шесть, взято в плен пять. Убежал один. Взяты трофеи: одиннадцать лошадей, шесть повозок, десять винтовок, пятьсот патронов. Отряд потерь не имеет.

Я пошел поглядеть на пленных. Румыны стояли со связанными назад руками. Один из них был ранен в ногу. Около него возился врач. Румын жалобно улыбался, надеясь вызвать сочувствие.

Бойцы, потные, возбужденные, рассказывали подробности. Часть румын при первых же выстрелах подняла руки вверх. Другие пытались отстреливаться. Их перебили. Удалось убежать только одному румыну, ехавшему на головной подводе.

— Зачем стрелял? — укоризненно сказал партизан раненому. — Лучше вот так — руки вверх.

Криво улыбаясь, пленный что-то забормотал. Партизан понимал по-румынски.

— Он говорит, что надо было хоть для виду сделать несколько выстрелов, но что он, мол, стрелял вверх.

Пленных начали допрашивать. Все они были крестьяне средних лет. Все плакали, ругали Гитлера и Антонеску, подробно рассказывали о своей части и о порядках в армии.

Кое-кто из партизан тут же начал «просвещать» пленных. Им показали на карте положение на фронтах, сообщили о приближении Красной Армии к Крыму.

Стоя за деревом, я наблюдал за румынами. Они были настолько забиты и невежественны, что, кроме собственной судьбы, их ничто не интересовало.

Павел Романович сидел на траве неподалеку. Я подошел к нему:

— Что думаете делать с пленными?

— Решили после допроса отпустить.

Это меня удивило. Фашисты беспощадно расстреливали партизан, а тут такое великодушие.

— Тупы, как волы, — вздохнул Павел Романович. — Начинены геббельсовской брехней. Может быть, после встречи с нами они кое-что поймут и расскажут своим.

— А их командира тоже отпустите?

— Какой он командир! Замызганный ефрейтор. Когда наши обстреляли их, он первый бросился бежать, вскочил в канаву, закопал свой пистолет в землю, лег врастяжку и закрыл глаза. К нему подбежал Федоренко, командует: «Встать!» Ефрейтор молчит. «Встать!» кричит Федоренко. Ефрейтор открыл глаза и пробормотал по-румынски: «Я мертвый». Вот горе-вояки! — засмеялся он и сказал подошедшему к нему Луговому: — После окончания допроса дай команду привести румын сюда, пусть с нами поужинают. Скажи им пару теплых слов на прощание, и всех отпустим.

Ординарец опять накрыл стол. Привели румын, они дрожали, плакали, полагая, очевидно, что их будут сейчас расстреливать или вешать. Но вот, по приказанию Лугового, пленным развязали руки, возвратили документы и фотографии. По их лицам пробежала робкая улыбка. Дрожащими руками они поспешно прятали в карманы истрепанные документы и фотографии, где они были сняты со своими женами и детьми.

— Все получили? — спросил Луговой через переводчика.

— Все, все! — румыны дружно кивали головами.

Только один что-то несмело сказал переводчику, но на него строго прикрикнул румынский ефрейтор.

— В чем дело? — спросил Павел Романович.

— Он говорит, что у него был еще перочинный ножик, — улыбнулся переводчик.

— Какой-то ножичек я нашел на месте боя, — сказал один партизан, передавая ножичек Луговому.

— Это мы не считаем трофеями. — Луговой вернул ножичек владельцу и предложил румынам садиться.

На столе — колбаса, сыр, лепешки. Луговой налил в кружку спирту и протянул ефрейтору. Ефрейтор испуганно замотал головой.

— Боится. Думает, травить их хотим, — догадался Федоренко. — А ну-ка, дайте мне кружку!

Он потряс ефрейтора за плечо и, крикнув: «Смотри!», залпом выпил спирт. Румыны засмеялись, выпили и начали жадно закусывать. Один отказался от спирта, заявив, что он водки не пьет.

— А портвейн пьешь? — спросил Луговой.