В крымском подполье

От женщины-врача, про которую он говорил, мы узнали интересную подробность. Дисциплинированный конвоир четыре часа охранял в прихожей замызганную шинель Гвасалия. Потом решил все-таки заглянуть в кабинет. Не обнаружив там пленного, он пришел в бешенство, искал всюду, заглядывал даже в шкаф с инструментами. Молоденькие женщины-врачи охали, но на помощь немцу никто не двинулся с места.

На очередном свидании Коля подтвердил, что действительно дал адрес врачу Гвасалия, и тут же передал записку от капитана Костюка.

Капитан писал:

«Нам предложили вступить добровольцами в германскую армию. Мы отказались. Немцы хотят с нами расправиться. Ждем освобождения. Действуйте через Колю».

Записку капитана Костюка «Муся» передала мне.

На заседании горкома было решено: предпринять вооруженное нападение на лазарет, освободить и переправить наших офицеров в лес. Провести эту боевую операцию должна была диверсионная группа молодежи. За организационную подготовку отвечала «Муся».

Через Колю мы запросили капитана Костюка, в чем нуждаются военнопленные и нужно ли переслать им одежду и обувь.

Костюк отметил:

«Снимите часовых и перережьте проволочную решетку с внешней стороны окна, через которое мы должны бежать».

Когда все приготовления были закончены, «Муся» написала капитану Костюку:

«Будьте готовы 25 января в семь часов вечера. Условный знак: троекратный стук во второе от угла в переулке окно. Хорошо проработайте список уходящих. Берегитесь провокации. Обязательно захватите с собой Колю Петрова».

Для точности в записке был нарисован одноэтажный дом лазарета с пятью окнами, выходящими в переулок, и на втором окне от утла поставлен крест.

25 января был вторник. Передачи в лазарете разрешались по средам и субботам. Следовательно, записку «Муси» нужно было во что бы то ни стало передать капитану Костюку в субботу 21 января.

В субботу «Мать» со своими подпольщиками опять отправилась в лазарет. Немцы были страшно обозлены побегом Гвасалия. Они подозревали, что дело не обошлось без помощи какой-нибудь «русской фрау». Вход родственников во двор разрешался теперь только по очереди, а передача продуктов пленным из рук в руки запрещалась.

Записку для капитана Костюка «Мать» вложила в пирог с повидлом. Пирог был нарочно плохо испечен, верхняя корка сползла, повидло размазалось, пирог выглядел неаппетитно и не мог прельстить немцев. У «Матери» были еще судки с супом и кашей.

Когда начали впускать во двор, с «Матерью» вошла одна ее помощница.

— Позовите Колю, — попросила охранника «Мать». — Скажите, тетка пришла.

— Нельзя, запрещено.

— Ну что вы! Он же маленький, комендант разрешает мне с ним видеться, — настаивала «Мать».

Она сунула охраннику взятку. Тот позвал Колю.

— Что у вас, тетенька? — прибежал к «Матери» Коля.

«Мать» начала говорить ему. Охранник стоял рядом и торопил: «Кончайте разговор!» «Мать» униженно просила у него разрешения передать мальчику пирог. Немец взял пирог и начал осматривать его со всех сторон, а корка с пирога все сползает и сползает… «Мать» стояла ни жива ни мертва.

Наконец немец отдал пирог Коле, а «Мать» передала мальчику судки с пищей. Но как предупредить Колю, что в пироге записка?

Выручила помощница. Она затеяла с немцем какой-то спор, немец сердился, ругался, и «Мать» успела шепнуть:

— В пироге записка. Принеси ответ.

Коля убежал и скоро вернулся с пустой посудой.

— А ответ? — спросила «Мать».

— Какой?

— На записку в пироге.

Оказалось, Коля не расслышал предупреждения «тетеньки» и передал пирог тяжело раненому военнопленному, не участвовавшему в подготовке к побегу.

— Что ты наделал! Там же весь план! — испугалась «Мать».

Коля вернулся обратно в лазарет. Женщин стали выгонять со двора. Они не уходили, говорили, что получили не всю посуду. Коля долго не возвращался, и это ужасно волновало «Мать». Но вот он показался:

— Все в порядке, но не в семь, а в девять, — шепнул он «Матери». — В девять. Раньше нельзя.

Накануне побега «Мать» страшно беспокоилась. Что, если пленные не смогут уйти? Что, если они обнаружили провокатора и не могут дать знать об этом? Ей представилось: патрули сняты, ребята трижды стучат в окно, из окна выскакивают вооруженные немцы, ребята схвачены…

«Мать» решила во что бы то ни стало еще раз повидать Колю. Во вторник утром она пошла в лазарет и начала упрашивать часового вызвать мальчика.

— Никогда в жизни я так хорошо не врала, как в тот раз, — рассказывала она потом. — Я, дескать, эвакуируюсь в Румынию, хочу с племянником попрощаться…

«Мать» плакала самым искренним образом. Патруль несколько раз отказывал, но, наконец, махнув рукой, вызвал дежурного. Перед немцем «Мать» тоже униженно кланялась и плакала. Тот согласился доложить коменданту. Спустя некоторое время к «Матери» подбежал испуганный Коля:

— Тетенька, вы уезжаете, а как же мы?

«Мать» с плачем обняла его. Целует и шепчет:

— Я не уезжаю, я пришла узнать, все ли благополучно.

— Все хорошо, все готово, ждем в девять! — обрадовался Коля.

— Скорее уходите! Комендант не разрешил, мальчик прибежал самовольно, — подойдя к ним, сердито сказал дежурный.