В кварталах дальних и печальных

Городок, что я выдумал и заселил человеками,
городок, над которым я лично пустил облака,
барахлит, ибо жил, руководствуясь некими
соображениями, якобы жизнь коротка.

Вырубается музыка, как музыкант ни старается.

Фонари не горят, как ни кроет их матом электрик-браток.
На глазах, перед зеркалом стоя, дурнеет красавица.
Барахлит городок.

Виноват, господа, не учел, но она продолжается,

всё к чертям полетело, а что называется мной,
то идет по осенней аллее, и ветер свистит-надрывается,
и клубится листва за моею спиной.

2000–2001

«Бритвочкой на зеркальце гашиш…»

Бритвочкой на зеркальце гашиш
отрезая, что-то говоришь,
весь под ноль
стриженный, что времени в обрез,
надо жить, и не снимает стресс
алкоголь.

Ходит всеми комнатами боль,

и не помогает алкоголь.
Навсегда
в памяти моей твои черты
искажаются, но это ты,
понял, да.

Да, и где бы ни был ты теперь,

уходя, ты за собою дверь
не закрыл.
Я гляжу в проем: как сумрак бел…
Я ли тебя, что ли, не жалел,
не любил.

Чьи-то ледяные голоса.

В зеркальце блестят твои глаза
с синевой.
Орден за Анголу на груди,
ты ушел, бери и выходи
за тобой.

2000–2001

«За обедом, блядь, рассказал Косой…»

За обедом, блядь, рассказал Косой,
что приснилась ему блядь с косой —
фиксы золотые
и глаза пустые.

Ломанулся Косой, а она стоит,

только ногтем грязным ему грозит:
поживи, мол, ладно —
типа: сука, падло.

Был я мальчик, было мне восемь лет,

ну от силы девять, и был я свят
и, вдыхая вешний,
мастерил скворешни.

А потом стал юношей, а потом —

дядей Борей в майке и с животом.
типа вас, Косого,
извини за слово.

И когда ложусь я в свою кровать,

вроде сплю, а сам не умею спать:
мучит чувство злое —
было ли былое?

Только слезы катятся из-под век —

человек я или не человек?
Обступают тени —
В прошлое ступени.

2000–2001

«Мальчишкой в серой кепочке остаться…»

Мальчишкой в серой кепочке остаться,
самим собой, короче говоря.
Меж правдою и вымыслом слоняться
по облетевшим листьям сентября.

Скамейку выбирая, по аллеям

шататься, ту, которой навсегда
мы прошлое и будущее склеим.
Уйдем — вернемся именно сюда.

Как я любил унылые картины,

посмертные осенние штрихи,
где в синих лужах ягоды рябины,
и с середины пишутся стихи.

Поскольку их начало отзвучало,

на память не оставив ничего.
как дождик по карнизу отстучало,
а может, просто не было его.

Но мальчик был, хотя бы для порядку,

что проводил ладонью по лицу,
молчал, стихи записывал в тетрадку,
в которых строчки двигались к концу.

2001

«Погадай мне, цыганка, на медный грош…»