В кварталах дальних и печальных

И вроде не было войны,
но почему коробит имя
твое в лучах такой весны,
когда глядишь в глаза жены
глазами дерзкими, живыми?

И вроде трубы не играли,

не обнимались, не рыдали,
не раздавали ордена,
протезы, звания, медали,
а жизнь, что жив, стыда полна?

2000

«Синий свет в коридоре больничном…»

А.П. Сидорову, наркологу

Синий свет в коридоре больничном,
лунный свет за больничным окном.
Надо думать о самом обычном,
надо думать о самом простом.

Третьи сутки ломает цыгана,

просто нечем цыгану помочь.
Воду ржавую хлещешь из крана,
и не спится, и бродишь всю ночь

коридором больничным при свете

синем-синем, глядишь за окно.
Как же мало ты прожил на свете,
неужели тебе все равно?

(Дочитаю печальную книгу,

что забыта другим впопыхах.
И действительно музыку Грига
на вставных наиграю зубах.)

Да, плевать, но бывает порою.

Все равно, но порой, иногда
я глаза на минуту закрою
и открою потом, и тогда,

обхвативши руками коленки,

размышляю о смерти всерьез,
тупо пялясь в больничную стенку
с нарисованной рощей берез.

2000

«Осыпаются алые клены…»

Осыпаются алые клены,
полыхают вдали небеса,
солнцем розовым залиты склоны —
это я открываю глаза.

Где и с кем, и когда это было,

только это не я сочинил:
ты меня никогда не любила,
это я тебя очень любил.

Парк осенний стоит одиноко,

и к разлуке и к смерти готов.
Это что-то задолго до Блока,
это мог сочинить Огарев.

Это в той допотопной манере,

когда люди сгорали дотла.
Что написано, по крайней мере
в первых строчках, припомни без зла.

Не гляди на меня виновато,

я сейчас докурю и усну —
полусгнившую изгородь ада
по-мальчишески перемахну.

2000

«Когда бутылку подношу к губам…»

Когда бутылку подношу к губам,
чтоб чисто выпить, похмелиться чисто,
я становлюсь похожим на горниста
из гипса, что стояли тут и там
по разным пионерским лагерям,
где по ночам — рассказы про садистов,
куренье, чтенье «Графов Монте-Кристов».

Куда теперь девать весь этот хлам,

все это детство с муками и кровью
из носу, черт те знает чье
лицо с надломленною бровью,
вонзенное в перила лезвиё,
все это обделенное любовью,
все это одиночество мое?

2000

«Ничего не надо, даже счастья…»