В кварталах дальних и печальных

Рубашка в клеточку, в полоску брючки —
со смертью-одноклассницей под ручку
по улице иду,
целуясь на ходу.

Гремят КАМАЗы и дымят заводы.

Локальный Стикс колышет нечистоты.
Акации цветут.
Кораблики плывут.

Я раздаю прохожим сигареты

и улыбаюсь, и даю советы,
и прикурить даю.
У бездны на краю

твой белый бант плывет на синем фоне.

И сушится на каждом на балконе
то майка, то пальто,
то неизвестно что.

Папаша твой зовет тебя, подруга,

грозит тебе и матерится, сука,
гребаный пидарас,
в окно увидев нас.

Прости-прощай. Когда ударят трубы,

и старый боров выдохнет сквозь зубы
за именем моим
зеленоватый дым,

подкравшись со спины, двумя руками

закрыв глаза мои под облаками,
дыханье затая,
спроси меня: кто я?

И будет музыка, и грянут трубы,

и первый снег мои засыплет губы
и мертвые цветы.
— Мой ангел, это ты.

2000

«Не надо ничего, оставьте стол и дом…»

Не надо ничего,
оставьте стол и дом
и осенью, того,
рябину за окном.

Не надо ни хрена —

рябину у окна
оставьте, ну и на
столе стакан вина.

Не надо ни хера,

помимо сигарет,
и чтоб включал с утра
Вертинского сосед.

Пускай о розах, бля,

он мямлит из стены —
я прост, как три рубля,
вы лучше, вы сложны.

Но, право, стол и дом,

рябину, боль в плече,
и память о былом,
и вообще, вобще.

2000

«Я по листьям сухим не бродил…»

Я по листьям сухим не бродил
с сыном за руку, за облаками,
обретая покой, не следил,
не аллеями шел, а дворами.

Только в песнях страдал и любил.

И права, вероятно, Ирина —
чьи-то книги читал, много пил
и не видел неделями сына.

Так какого же черта даны

мне неведомой щедрой рукою
с облаками летящими сны,
с детским смехом, с опавшей листвою.

2000

«Сесть на корточки возле двери в коридоре…»

Сесть на корточки возле двери в коридоре
и башку обхватить:
выход или не выход уехать на море,
на работу забить?

Ведь когда-то спасало: над синей волною

зеленела луна.
И, на голову выше, стояла с тобою,
и стройна, и умна.

Пограничники с вышки своей направляли,

суки, прожектора
и чужую любовь, гогоча, освещали.
Эта песня стара.

Это — «море волнуется — раз», в коридоре

самым пасмурным днем
то ли счастье свое полюби, то ли горе,
и вставай, и пойдем.

В магазине прикупим консервов и хлеба

и бутылку вина.
Не спасет тебя больше ни звездное небо,
ни морская волна.

2000

«На теплотрассе выросли цветы…»

На теплотрассе выросли цветы.
Калеки, нищие, собаки и коты
на теплотрассе возлежат, а мимо
идет поэт. Кто, если не секрет?
Кто, как не я! И синий облак дыма
летит за мной. Апрель. Рассвет.

2000

«Если в прошлое, лучше трамваем…»