В кварталах дальних и печальных

…Врывается, перебивая Баха,
я не виню ее — стена моя тонка.
Блатная музыка, ни горечи, ни страха,
одно невежество, бессмыслица, тоска.
Шальная, наглая, как будто нету смерти,
девица липкая, глаза как два нуля.
…И что мне «Браденбургские концерты»,
зачем мне жизнь моя, что стоит жизнь моя?

1996

«С работы возвращаешься домой…»

С работы возвращаешься домой
и нехотя беседуешь с собой,
то нехотя, то зло, то осторожно:
— Какие там судьба, эпоха, рок,
я просто человек и одинок,
насколько это вообще возможно.
Повсюду снег, и смертная тоска,
и гробовая, видимо, доска.
Убить себя? Возможно, не кошмар, но
хоть повод был бы, такового нет.
Самоубийство — в восемнадцать лет
ещё нормально, в двадцать два — вульгарно.
В подъезд заходишь, лязгает замок,
ступаешь машинально за порог,
а в голове — прочитанный однажды
Петрарки, что ли, душу рвущий стих:
«Быть может, слёзы из очей твоих
исторгну вновь — и не умру от жажды».

1996

Музыка

Что ж, и я нашел однажды —
в этом, верно, схож со всеми —
три рубля, они лежали
просто так на тротуаре.
Было скучно жить на свете.
Я прогуливал уроки.
Я купил на деньги эти
музыкальную шкатулку.
— Это что? — спросила мама. —
И зачем оно? Откуда?
Или мало в доме хлама?
— Понимаешь, это — чудо,
а откуда — я не знаю.
…Ну-ка, крышечку откроем,
слышишь: тихая, незлая,
под нее не ходят строем…

1996

«Всех денег — н а две папироски…»

Всех денег — на

две папироскии на дорогу в никуда.
Херово в городе Свердловске
не только осенью, всегда.
Мою подругу звали Юля
— от предрассудков далеки —
мы пили с ней «Киндзмараули»
в облезлом парке, у реки.
Жужжали жирные стрекозы,
летели птахи по прямой.
А мы мешали смех и слезы —
нас ждали дома, боже мой.
Провинциального пейзажа
размах тревожил и саднил,
но я любил ее и даже
стихи об этом сочинил.

1996

Прощание с друзьями

За так одетые страной
и сытые ее дарами,
вы были уличной шпаной,
чтоб стать убийцами, ворами.
Друзья мои, я вас любил
под фонарями, облаками,
я жизнью вашей с вами жил
и обнимал двумя руками.
Вы проходили свой квартал
как олимпийцы, как атлеты,
вам в спины ветер ночь кидал
и пожелтевшие газеты.
Друзья мои, я так хотел
не отставать, идти дворами
куда угодно, за предел,
во все глаза любуясь вами.
Но только вы так быстро шли,
что потерял я вас из виду —
на самом краешке земли
я вашу боль спою, обиду.
И только вас не позову —
так горячо вы обнимали,
что чем вы были наяву,
тем для меня во сне вы стали.

1996

«В том доме жили урки…»